– Пусть твой путь будет легким, – сказал Тони, глядя, как исчезает, растворяется в воздухе тело Альгиса, тает улыбка, гаснут синие звезды его глаз.
На полу остался нож, невообразимо красивый, с рукоятью светлого дерева и очень длинным узким лезвием в форме ивового листа. Тони взял его в руки, зачем-то приложил к щеке, ощутил холод металла и подумал, что сейчас самое время заплакать. Но плакать он не умел.
Встал, поднялся наверх, в спальню, где, по его прикидкам, мог лежать телефон, которым Тони почти никогда не пользовался. Телефон и правда сразу нашелся – в стоявшем на подоконнике стакане, как будто был напитком. Крепкий коктейль «Телефон». Набрал номер Ханны-Лоры – тот, который короткий, для особых, экстренных случаев. Впервые в жизни по этому номеру ей звонил. Сказал не здороваясь:
– Только что на маяк досрочно вернулся Мост Альгис. Сам, без чьей-то помощи. И почти сразу умер. У меня его нож остался. Я в растерянности. Ни хрена не понимаю. Пожалуйста, приходи.
Я– Что-то совсем ему там хреново, – говорит Тони. – Не знаю почему. Но накрыло чувака не по-детски. И меня с ним за компанию. Странная все-таки штука – чужое, беспричинное для тебя горе. Когда с тобой самим ничего не случилось, ничего и не сделаешь. Можно только сидеть и ждать, пока само пройдет.
– Ну как это – «ничего не сделаешь»? – удивляюсь я. – Любая палка о двух концах. Это же не только его настроение – твое настроение, но и наоборот. Если я правильно понимаю, у вас все просто, как в дикой природе: кто сильней, того и тапки. В смысле чьи ощущения ярче, с теми обоим и жить.
– Ну, в общем, примерно так. Но даже не представляю, чем этот кромешный ужас можно перешибить. Я, сам знаешь, довольно уравновешенный человек, за бурей страстей – не ко мне. Только не предлагай что-нибудь приготовить для отвлечения внимания. В таком настроении у меня из любых продуктов получится чистый яд.
– Тоже, кстати, полезная штука. В любом хорошем хозяйстве обязательно должны быть запасы яда. Всегда найдется, кому в суп подсыпать. У меня знаешь, какой список кандидатов? У-у-у!
Рыжий кот, дремлющий на барной стойке, дергает ухом, открывает один изумрудно-зеленый глаз и укоризненно смотрит на меня – дескать, даже не вздумай.
– Ну и чего ты переполошился? – вздыхаю я. – Никто никого не будет травить. Вечно забываю, что в таком виде ты перестаешь понимать мои шутки. Извини.
Кот умиротворенно зевает и закрывает глаз.
– Надо же, как ему понравилось становиться котом, – говорит Тони. – А ведь поначалу страшно ругался и клялся, что больше никогда.
– Ну так потому и ругался, что опасался втянуться: быть котом, в каком-то смысле, хуже запойного пьянства, на все дела можно забить. Но я считаю, ничего страшного. Дела делами, а пьянство… в смысле кошачий облик – что-то вроде летнего отпуска, никому не повредит. Жалко, кстати, что ты не умеешь превращаться в кота. И я в подобных делах не помощник, разве что само, случайно получится – как это у меня обычно бывает, в самый неподходящий момент. А у Нёхиси обязательства по ограничению всемогущества. И буквально в самом начале списка строго запрещенных действий, не то четвертым, не то пятым пунктом черным по огненному написано: тех, кто родился людьми, в зверей и чудовищ не превращать. Обидно! Даже умеренно благодушное кошачье настроение любое наше горькое горюшко перешибет. То-то бы твой двойник охренел, обнаружив, что у него осталась только одна заслуживающая внимания проблема: не мурлыкать на людях. Зато других больше нет.
Тони печально разводит руками – дескать, ничего не поделаешь, не бывать мне котом.
– Поэтому придется изобрести другой способ поднять тебе настроение, – говорю я. – Ничего, я в нас верю. Не может быть, чтобы мы с тобой – да не изобрели. Что сделает тебя счастливым? Заказывай. Я, конечно, не джинн из лампы. И даже не из бутылки. Но, кстати, если что, у меня есть один знакомый джинн.
– У меня тоже. Он же наш общий знакомый, – напоминает Тони. – Но исполнять чужие желания, вроде, не рвется. Да и с чего бы? Мы же не отпускали его на свободу из какой-нибудь заколдованной лампы. Он, как я понимаю, в лампе ни дня не просидел и вряд ли вообще умеет туда забираться…
– Но попросить-то можно.
– Можно, наверное. Только не о чем мне его просить. Счастье такая штука – от чужих чудес не особо зависит. Только от своих… Но, кстати, о чужих чудесах. Ты, пожалуй, можешь поднять мне настроение прямо сейчас.
– Правда, что ли, могу? И ты молчал?!
– Научи меня своему способу варить кофе. Он у тебя и правда получается лучше моего… иногда. Не то чтобы я всерьез завидовал, но профессионал во мне негодует: у тебя есть какой-то хитрый секрет, а я его до сих пор не знаю. Это непорядок: мне по роду занятий положено все кулинарные тайны этого города знать.
– Это нечестно, – говорю я, невольно расплываясь в улыбке, такой самодовольной, что сам бы сейчас дал себе в глаз. – Вместо твоего настроения мы зачем-то подняли мое, хотя я и так не то чтобы жаловался. К тому же никаких секретов у меня нет. Ты же сам сто раз видел, как я варю кофе. Можно сказать, левой задней ногой, с грехом пополам придерживаясь элементарных правил, которые ты знаешь гораздо лучше, чем я. Просто если уж я взялся варить кофе, мне позарез надо, чтобы он был невшибенный, самый лучший в мире, и все сразу сказали «ах». И попадали в обмороки, попутно увлажнив рукава. Мне это так сильно надо, что я готов сдохнуть на месте, если понадобится. Не сомневаясь и ни о чем не жалея, если у этого сраного самого лучшего в мире кофе окажется вот такая цена. Но я же, сам знаешь, вообще все так делаю. С воплем: «Мне надо!» – и полной готовностью отказаться от всего остального, включая себя, лишь бы на этот раз получилось, а потом гори все огнем.
– Ты и правда все на свете так делаешь, – кивает Тони. И, помолчав, добавляет: – А я так не умею. Всегда готов остановиться, если покажется, что цена слишком уж высока.
– Оно только к лучшему. Не всем надо быть упертыми психами. Ты все-таки Смотритель маяка.
– Только половина Смотрителя, – невольно улыбается Тони.
– Тем более. Вам обоим надо уметь спокойно ходить по канату над пропастью между «хочу» и «могу», туда и обратно, по сто раз на дню, словно трамвай по рельсам. Это на самом деле невероятно красиво, высокое искусство – всегда держать баланс.
– Но, кстати, когда-то очень давно, в юности, я с похожим настроением рисовал, – вдруг
