На столы накрывали три бойкие хорошенькие лисицы в опрятных серых холщовых передниках — все на одно лицо и ярко-рыжие. Они споро расставляли плошки, кувшины, ложки, миски перед гостями, всем приветливо улыбались, перекидывались словом с гостями и завсегдатаями, образцово виляли бедрами. Даже наши женатые волки с удовольствием наблюдали за прислужницами. Когда мужской взгляд не отдохнет на женских округлостях? Только если оборотень душником станет!
Пусть их, смотрят-любуются, коли есть на что и душа радуется. Меня же больше заинтересовала необычная посуда — светлая, почти белая, тяжелая, расписная, что вышитый рушник. И ложки по-другому, нежели у нас, точены: черпачок вытянутый, как яйцо, а черенок длинный, плоский, с резными завитушками на конце.
— Ну, как там было? — осторожно спросил Вит у Марана, явно интересуясь передачей дани.
— Ата Роман расстарался, кошак блудливый, — злобно прорычал наш обозничий, нехорошо оскалившись. — Нахваливал и золотишко наше, и Волчий клык, и… привезенную на смотрины девицу.
За обоими столами воцарилась гнетущая тишина. Теперь все тревожно, задумчиво, с надеждой посматривали на меня, словно гадая, на чьей я стороне: клана или княжеской — считай вражеской. Поджав губы, отвернулась и уставилась на стену, отгораживаясь от этих благодетелей липовых. Я — свободная кошка! И тоже хочу счастья, хочу жить полной жизнью, своей, а не вечно прислуживать брату.
Наконец тягостное молчание нарушил Вит, причем понизив голос до шепота, заставив всех нас разом потянуться к середине стола, хоть слух у оборотней отменный.
— Пока вы, ата Маран, с поверенным дань передавали, я с возничими потрепался на задворках дворца. Слышал, большая часть кланов уже откупилась от князя и девиц своих привезла. Мы самые дальние, а оттого и припозднились.
— Разве это тайна, чтобы ты, как крот, тут шуршал? — раздраженно проворчал Маран, задергав мохнатыми ушами — верный знак, что у главы нашего обоза терпение кончается.
Старый песец лишь ухмыльнулся, лукаво, всезнающе блеснув глазами, вновь подался к нам ближе и, прижав уши к голове, Продолжил:
— Твоя правда — не тайна, а вот то, что молоденькая рысь из одного западного клана принародно отказалась от брака с князем, — это пытаются скрыть! А то вдруг и остальные побегут…
И так Вит глянул на меня красноречиво, что стало яснее ясного: намекает, что я тоже могу отказаться на смотринах. Маран замер, сначала побуравил глазами нашего возницу, а потом перевел сумрачный взгляд на меня.
Мои мысли и сомнения выразил самый молодой охранник:
— Да как же отказалась-то? А ежели князь осерчает да клан тот накажет? Войной пойдет али еще какую пакость учинит?
Маран криво ухмыльнулся, блеснув белоснежными клыками:
— Какая война, Тимон? Старых законов никто не отменял! Дань от клана привезли?! Привезли! Князю передали данницу? Передали! Теперь с нас взятки гладки, а с него весь спрос и за нее, и за ее проделки! А уж какие обиды на глупую девку могут быть? Сам подумай. Не удержал — твоя забота! Не приручил, не заинтересовал — слабак! Ведь мог силой зверя на ее самку надавить, подчинить. А уж если та принародно отказалась… Не умеешь с самкой обращаться, значит, не вести тебе стаю за собой, не быть главой! Тут Вит прав: нужно скрыть позор, а не на клан войной идти… Хотя самой даннице той Валиан такой позор не спустит! Говорят, больно злопамятный да мстительный. Лучше бы молчком сбежала — и дело с концом.
Наш правильный дома, в долине, волк отчего-то в столице позволяет себе вольности: и клыки не скрывает, и хвост — вон серый лохматый из штанов торчит и нервно ходит из стороны в сторону.
— Молоденькой, невинной девице по Фарну без оберега мужского бегать не с руки, опасно это по нонешним временам. Раньше баб больше уважали, а сейчас, почитай, как ты, ата Маран, говоришь, зверем-самцом по слабой воле самки давят, — весомо добавил Вит.
Я передернулась. Ведь и правда, война многое изменила в нашем краю: слишком озлобились мужчины, слишком много приходится терпеть притеснений женщинам. Да и помимо войны, старухи на вечерних посиделках давно лясы точили, что замужние бабы все позднее рожают. Раньше сами выбирали себе мужа, никто не перечил, ведь только от любимого женщина может понести потомство. А теперь все чаше слышится: стерпится — слюбится. Старшие ради выгоды клана или семьи решают за молодых, устраивают договорные браки. Одна надежда, что женщины мягкие, влюбчивые, со временем мужа своего душой примут, коли изо дня в день тело делят.
Однако новость об отказе девицы от князя вызвала странный трепет в груди, восхищение: вот где сила, храбрость, свободный выбор!
У Вита нашлись еще новости:
— Я еще возле конюшен с конюхами потолкался. Чего только не рассказывают про князя…
— И чего? — мы все дружно едва не улеглись грудью на стол.
— Валианов советник, гаденыш этот… не любит его народ. А он все по своим Желтым правилам князя нашего настраивает. Потому и гарем этот посоветовал завести, мол, жены меж собой будут собачиться за главенство, а на интриги против самого князя за деревянный стул ентот…
— Трон, — с усмешкой подсказал Маран.
— Ага, ну вот на трон тот времени уже не найдется. Ну и хоть одна супружница, да наследников быстрее в семью Князеву принесет. А так, была б одна, за ней ухаживать да баловать пришлось бы…
— Тьфу! — сплюнул на пол Маран.
— По бабам бегает лишь тот мужик, который даже одну ублажить не способен, — Вит выразительно поднял палец вверх, продолжая рассказ. — А так у него на раз оправдание есть, что на всех его не хватает, вот и выходит не дюже ладно с каждой.
Я поймала парочку внимательных, хитроватых взглядов от соплеменников, а другой сосед за столом подхватил разговор:
— Точно сказано! Есть у нас один ходок известный — красивый крепкий песец. На него бабы, как пчелы на цветы, слетались. Но его жена все жаловалась, что здоровьем он не вышел, хлипкий: как в постель, так у него то голова болит, то хвост отваливается. А потом нечаянно выяснилось, отчего болеет, когда жена его с очередной зазнобой у речки застала. Бабы, как водится,
