От Юноны я знала, что Серёжа закончил ВГИК и должен был стать документалистом. Но он – человек исключительной честности и бескомпромиссности. И он поехал военным корреспондентом на все войны, которые полыхали в то время в нашей стране и в мире. Где он только не был! И в Таджикистане, и в Афганистане и, конечно, в Чечне. Там он в середине девяностых по пути из Грозного был серьезно ранен. Его спасали всем миром, доставили на самолете МЧС в Москву, однако ничего нельзя было сделать: Серёжа потерял ногу. Но продолжал снимать. Чечня очень сильно на него повлияла – и не отпускала его. Где-то там, в Чечне, они познакомились и подружились с Юрой Шевчуком….
На картине “Время танцора” Говорухин помогал мне готовиться к съемкам, понять, что переживают, что чувствуют герои. Это ведь история про посттравматический синдром, про людей, которые не могут научиться жить без войны. А Серёжа тогда только-только вернулся из Чечни, лучше него никто не мог бы объяснить…
Но наши отношения начинаются совсем с другого: в одну из первых встреч, на кухне у Серёжи и его тогдашней жены Инны, вдруг выясняется, что у их сына Стасика проблемы в садике – нет Снегурочки для новогоднего спектакля. Ребята просят меня выручить, причем говорят, что там еще и деньги заплатят! А я – студентка третьего курса, деньги, конечно, нужны, в общем – соглашаюсь.
В назначенный день у меня с утра в “Театре Луны” “Робинзон Крузо”, я там, обмазанная темно-коричневой морилкой, играю Пятницу, времени между спектаклем и садиком – впритык, я понимаю, что никакую морилку я уже не успеваю с себя смыть, но – я же обещала! – хватаю текст, который Серёжа с Инной мне передали и который строгие воспитатели детского сада велели выучить дословно и ни в коем случае не отступать от сценария, несусь в метро, повторяю текст, а люди вокруг на меня как-то прямо нехорошо посматривают. Но делать нечего. Приезжаю в садик, кое-как смываю морилку с лица, на тело нет времени. “Ничего – думаю, – остальное закроет костюм”. И тут выносят костюм. Он еле-еле прикрывает задницу. К нему прилагаются белые туфли на высоченных каблуках, и всё! К тому же воспитатели мне объясняют, что до своего внезапного, по сценарию, появления я должна прятаться за крошечным – метр высотой – картонным домиком. Я кое-как за ним прячусь. Тут выходит Дед Мороз, произносит какой-то текст, и все начинают кричать: “Сне-гу-роч-ка! Сне-гу-роч-ка!”, а до меня доходит, что выбраться из-за домика я могу только двумя способами: либо голой коричневой задницей вперед, либо – коричневыми же ногами.
И когда Дед Мороз уже строгим голосом произносит: “Снегурочка!”, дети и их родители видят, как из-за домика выдвигается коричневая нога в белой туфле. И я слышу такое взрослое: “Оооох!” И тишина, в которой я постаралась как-то быстренько, крабиком выползти и прилипнуть к Деду Морозу, спрятаться за ним. Всё представление я так и жалась к Деду, придерживая двумя руками коротенькое платьице Снегурочки…
Но на нашу дружбу с Серёжей это никак не влияет. Он консультирует меня на “Времени танцора”, потом на картине “Лунный папа” Серёжа поможет нашей съемочной группе выбраться из воюющего Таджикистана, а затем будет консультантом на “Трех товарищах”. Но главное, он станет моим близким другом. Очень близким другом. ЧУЛПАН ХАМАТОВА
ГОРДЕЕВА: Сергей Говорухин – он же один из первых наших новых военных документалистов, представитель профессии, появившейся в девяностые вместе с новыми войнами.
ХАМАТОВА: Никогда не забуду, какое шокирующее впечатление на меня произвели материалы, которые Серёжа привез из Чечни. Ничего подобного никто никогда в жизни не видел и, конечно, этого не показывали по телевизору в нашей стране. Может, уже и не покажут. Это было очень страшно. Серёжа рассказывал потрясающие, пронзительные истории и всё время дарил какие-то подарки – вещи и артефакты, привезенные с войны. Так, однажды я ушла от него со стреляным гранатометом “Муха”. И с этой “Мухой” доехала на метро до своей станции, где меня встречал мой муж Ваня. Он посмотрел на меня и спросил: “Что это?”
ГОРДЕЕВА: Ты хочешь сказать, что у тебя гранатомет висел через плечо, как сумочка?
ХАМАТОВА: Да, и по нему даже не было видно, что он стреляный, Катя. Слушай, мне было восемнадцать лет! Я показала гранатомет Ване, мы на трамвае доехали до дома Ваниного папы, где мы тогда жили, где было страшно весело и по квартире носилась куча детей, показали гранатомет младшим Ваниным братьям. И дальше он преспокойным образом забылся.
Но через несколько лет в нижнем этаже этого дома взрывают банк. Приходят милиционеры: “Здравствуйте, мы бы хотели…” И тут они запинаются, потому что первое, что они видят, – валяющийся в прихожей стреляный гранатомет “Муха”. И они просто немеют. Потом начинается допрос: откуда этот гранатомет, что он у вас делает… А прошло лет семь, наверное, Серёжи уже нет в живых! Я им как-то сбивчиво объясняю, что был такой фильм про войну, я в нем снималась, мой друг Серёжа, сам режиссер, помогал нам, он считал, что гранатомет может пригодиться в качестве реквизита… Милиционер смотрит на меня совершенно круглыми глазами, в которых написано, что он не верит ни одному моему слову, и только повторяет: “Вы понимаете, что это уголовное дело, эта «Муха» на учете, она не могла просто так попасть из Грозного в Москву. Это само по себе уже – преступление”. Ну а я, видимо, так невнятно мямлила в ответ, что он понял, что со мной каши не сваришь. Дело не завели. Но гранатомет Говорухина отобрали.
ГОРДЕЕВА: Мне всегда казалось, что Говорухин из тех людей, на которых война повлияла необратимо. Такие совсем не умеют жить в мирное время.
ХАМАТОВА: Знаешь, про таких людей всегда понятно, что они слишком тонкокожи, чтобы справиться с этим миром, они живут на износ, постоянно пытаясь его переделать. И умирают, так своими глазами этот переделанный мир и не увидев.
Намертво сдружившись, мы с Серёжей много разговариваем, в том числе и про войну. И каким-то образом он втягивает меня в одну из самых главных историй своей жизни, которая становится частью моей жизни тоже: Серёжа Говорухин, который практически не вылезает из Чечни и видит, как несколько лет там идет страшная, никому, кроме политиков, не нужная война, отбирающая человеческие жизни, приносящая горе, пытается как-то докричаться до людей, живущих мирной жизнью. Он снимает фильмы – жуткие, на разрыв сердца, Катя, – о том, как гибнут молодые ребята, обманутые нашей верхушкой. Хорошо помню историю про то, как посылают отряд, состоящий из совсем молодых необстрелянных парней, на какую-то операцию. Причем все в отряде знают, что эта операция не нужна, никакого толку от нее не будет, а риск смертельный. Но они всё равно идут, потому что – приказ. На базу возвращается только человек семь. То есть погиб каждый десятый. И все эти оставшиеся в живых выстраиваются в ряд и тот, который теперь у них за главного, выходит вперед отчитываться: “Товарищ командир, задание выполнено, потери…” А командир – ему: “Да ну на хрен это все!..” И просто обнимает этого парня. К ним подходят другие. И вот все они, семь мужиков, стоят и рыдают в таком клубке.
ГОРДЕЕВА: Я снимала немного в Чечне в середине девяностых, а потом в начале двухтысячных во время второй операции, которая
