Глава 16. Точка невозврата
“Я вообще хотела бы быть клоуном, – вдруг говорит Чулпан автомобильному окну. И продолжает: – Жила бы у Славы на «Мельнице», мы бы красили волосы в синий цвет и бесконечно шутили. Мы бы жили… Жили бы”. Я хочу спросить – как, но не успеваю. Останавливаемся на ночной заправке, чтобы купить кофе и сигарет. Хлещет дождь со снегом. Переводим дух. Забираемся обратно в машину.
Едем медленно, ни черта не видно. Слева и справа лес, полный ночной жизни. Но на трассе, кажется, мы одни. Вдруг дорогу перебегает косуля. За ней – другая. И третья. То ли косули, что живут в этих местах, всегда перемещаются семьями, то ли так делают все косули, мы не знаем. Но в Латвии о том, что, увидев косулю, надо остановиться и переждать, пока все желающие косули не перейдут дорогу, предупреждают каждого, кто впервые выезжает за город. Мы едем далеко.
Когда мечта об итальянском доме за один евро лопнула, мы поехали в Латвию. И в 2012 году купили землю на берегу пруда, в лесу, в ста километрах от Риги. Теперь там стоит дом на холме. Когда наступит весна, он будет отражаться в воде. А зимой, сидя в доме, можно подкладывать поленья в камин, смотреть в окно, слушать тишину и исподтишка наблюдать за оленями, косулями, зайцами и лисами, которые приходят прямо к дому и, в свою очередь, беззастенчиво рассматривают тех, кто там живет. Утром будут, значит, рассматривать нас. Но для этого надо доехать, прорваться через снежную бурю, подбадривая друг друга разговорами.
Мы возвращаемся со “Снежной симфонии”, спектакля главного клоуна XXI века Славы Полунина, учителя и хранителя волшебных грез Чулпан. Собирались уйти сразу, как закончится спектакль. Но пошли за кулисы. А там Слава обнял Чулпан и всем хвастал: “Это моя Чулпан”. А она сияла: “В апреле я поеду к Славе на «Мельницу» и буду жить без забот целых четыре дня. Я буду клоуном”. Потом в ночном рижском кафе Чулпан и Слава продавали возможность пожить четыре дня на “Мельнице” в пользу больной раком девочки. И только после этого мы двинули в путь через снежную бурю, которая как будто продолжала спектакль.
“А ты знаешь, что я шила «зеленым» костюмы?” – спрашивает Чулпан, отвлекшись от автомобильного окна. Киваю. Каждый раз, встречая где-либо изображения “зеленых” полунинских клоунов, я улыбаюсь: один из их костюмов действительно сшит руками Чулпан.
Но тут, наверное, надо всё объяснить с самого начала. Вот как было дело: на первом же курсе ГИТИСа Чулпан Хаматова знакомится с молодым человеком. Его зовут Иван Волков. И у него огромная семья. Мама – народная артистка Ольга Владимировна Волкова, папа – народный артист Николай Николаевич Волков. И много-много разных замечательных родственников, именующих себя “волчьей стаей”. В 1995-м Чулпан станет одной из этой стаи: женой Ивана, невесткой Ольги Владимировны, членом семьи. Мама Ивана Ольга Владимировна познакомит молодоженов со своим близким другом, лицедеем, клоуном, основателем новой школы и хозяином собственной волшебной страны Славой Полуниным. Полунин к этому времени уже живет за границей, но всё еще часто приезжает в Россию. Очарованные Чулпан и Ваня проводят в стране Полунина всё свободное время: за кулисами, на сцене. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА
ХАМАТОВА: Это было сумасшедшее, прекрасное и ужасно голодное время. Мы учились, денег не было никаких. Попробовать хотелось всё. Но можно было просто умереть с голоду. Мы с Ваней пошли устраиваться в “Макдоналдс”, нас не взяли. Ваня тогда устроился ростовой куклой в “Несквик”, работал несколько месяцев. И ему платили этим самым “Несквиком”. И мы несколько месяцев только его и ели. Я потом долгое время даже этикетку не могла видеть. Но тогда бытовая сторона была незначительной частью жизни.
ГОРДЕЕВА: А какая была значительной?
ХАМАТОВА: Приезды Славы, например! Он всякий раз, оказываясь в России, встречался с Ольгой Владимировной. Они дружили еще с тех времен, когда Петербург был Ленинградом. Кстати, Ольга Владимировна чуть даже не сыграла “желтого” клоуна в одном из спектаклей. Она нас познакомила со Славой так, как, знаешь, взрослый приводит ребенка в сказку за руку, а потом тихонько, на цыпочках выходит. Мы влюбились на всю жизнь в Славин мир, мы были им заворожены.
Году, наверное, в девяносто шестом Слава придумал ставить спектакль Diabbolo. И он позвал Ваню на этот спектакль сразу и композитором, и звукорежиссером. А Ваня позвал меня. И мы поехали в Голландию, в какой-то крошечный городок. Художником-постановщиком спектакля был любимый великий Теодор Тэжик, тот самый, что придумал мир “Кин-дза-дза”. И, поскольку все были при деле, а меня никто не собирался выпускать на сцену, я “прибилась” к Тэжику: сварочным аппаратом варила декорации, огненным клеем соединяла реквизит, шила костюмы “зеленых”, я придумала, как разматывать “сопли” с их шапок, и разматывала их.
ГОРДЕЕВА: То есть у тебя даже не было роли?
ХАМАТОВА: Нет, роль у меня была. Я переходила на заднем плане на ходулях с лицом, закрытым маской, с горбом на спине из кулисы в кулису. Один раз. Страшно собой гордилась.
Там, в Голландии, прошло несколько спектаклей. С залом, с артистами, в костюмах, как положено. Но, то ли из-за названия, то ли из-за чего-то еще всё как-то не складывалось. Люди, которые работали на этом спектакле, расставались, семьи распадались… Но это я задним числом оцениваю, а тогда мы с Ваней взахлеб участвовали в Славиной жизни, а по вечерам работали немыми скульптурами. Знаешь, которые стоят, не двигаясь, на туристической улице, и им бросают в сумку деньги. На это мы с Ваней жили. Ели, пили. Жили прекрасно!
Наверное, мы не с того начали. Наверное, именно это: сцена, в которой Чулпан Хаматова с белым лицом мима стоит, замерев, четыре часа на туристической улочке безвестного нидерландского городка, пытаясь по звону определить достоинство опущенной в шапку монеты, было бы идеальным началом этой книги. Но не стало. Мы начали с другого. Правильно или нет? “Правильных ответов даже на самые правильные вопросы, мне кажется, не бывает”, – авторитетно заявляет Чулпан, вытаскивая из багажника сумки. Мы проехали сквозь снежную латвийскую бурю. Дом на холме пока темный и холодный. Мы втаскиваем дрова, разводим в камине огонь, рассматриваем через окна ночь, пытаясь заранее, до наступления утра, угадать очертания знакомой елки, что наряжали на Новый год на улице, силуэт двух целующихся берез, между которыми летом вешали гамак для детей, похожую на сложенные ладошки полянку, где совсем вроде недавний август пригоршнями сыпал рыжие лисички. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА
ХАМАТОВА: Мне вообще кажется, что время нелинейно. Значит, нет ни правильных ответов, ни одной-единственной прожитой жизни. Да и смерти нет. Мы ее себе придумываем. Как точку, как определение чего-то, что расставит всё на свои места и всему положит конец. Но это просто другая дорога, о которой мы почти ничего не знаем. Впрочем, мне иногда кажется, мы ничего и о жизни не знаем: живем в ощущении забега к цели, которую каждый себе сознательно или подсознательно оформляет. Из-за этого исчезает наслаждение самим фактом жизни. Мы то ждем чего-то, то переживаем ушедшее время. Радости в настоящем так мало, что мы не успеваем ее заметить, ощутить. Мы ярче помним боль. И это ужасно обидно, потому что несправедливо по
