Было чуть ли не в порядке вещей, когда съемочный день срывался. По разным причинам. Но чаще из-за отсутствия в Таджикистане такого понятия как дорога. К примеру, выезжаем мы на съемку пятью машинами, с грузовиками, которые везут все костюмы и весь реквизит, потому что неизвестно, что сегодня понадобится Бахтику, с артистическими вагончиками, которые больше похожи на вчерашние наркопритоны или бордели, с дрессировщиком Валерой и всем его подопечным зверьем… И вот эти пять машин едут по дороге, которая внезапно разветвляется и превращается в пять дорог. И никто не знает, куда ехать: навигаторов и GPS еще не существует. Мы колесим, колесим и, в конце концов, встречаемся на точке, где должна проходить съемка. И солнце садится. Съемочный день окончен. И мы возвращаемся.
Мы жили в каком-то советском профилактории, где нам с Морицом выделили вип-домик. Ну как вип-домик – просто отдельно стоящий домик с общим входом и комнатами с ванной. Мы приезжали со съемок в полуобморочном состоянии, ничего уже не различая, но не различить, что в ванной начинают собираться какие-то гигантские жабы, было невозможно. Я попробовала об этом поговорить с юным пареньком, таджиком, который нас как бы охранял, а на самом деле спал, опершись на автомат у входа. Он пожал плечами и не понял, почему я так нервничаю. Я стала запирать жаб в ванной комнате, но они как-то в геометрической прогрессии размножались и стали заползать в комнату. Однажды я обнаружила их уже в изголовье кровати, а когда откинула одеяло, то под ним на простыне сидел скорпион. К этому почти невозможно было привыкнуть, но мы все оказались в зазеркалье и привыкли.
Бахтик может потратить целый съемочный день на то, чтобы снять план, как по моему лицу ползет какой-то паук. Паук не хочет ползти по лицу так, как надо Бахтику для кадра: он падает мне под платье, залезает в белье, барахтается там и вываливается под ноги. Но Бахтик упорствует и подкидывает еще больше пауков. Причем это еще не вся сцена: камера должна снять паука на мне, а потом перейти на Морица, который пробегает мимо и прыгает в овраг. И сидит там, пока Бахтик не скажет: “Стоп. Снято”. И вот мы целый день это снимаем. На меня в очередной раз бросают паука, он неправильно ползет, падает мне за шиворот, Мориц пробегает, прыгает, Бахтик кричит: “Стоп. Снято!” Но Мориц из оврага не выходит. Ему опять: “Стоп. Снято” – тишина, еще раз – никакой реакции. Я, подхватив платье, несусь к оврагу и вижу мраморного цвета Морица, напротив которого раскачивается здоровенная кобра. Я завизжала: “Змея, змея!” – и прибежал Валера, человек, который отвечает за зверье. Он молниеносно хватает кобру, как-то раскручивает ее за хвост и запихивает головой в банку. И она с нами жила какое-то время, потому что Бахтик всё пытался ее приспособить к картине, как и разную другую живность, встретившуюся нам на пути. К этому моменту пауков, тараканов, змей, лягушек и другой флоры и фауны вокруг полно, и в арсенале нашего Валеры ее хватает. Например, у него есть очень ядовитый тарантул.
Во время съемок сцены в поезде мы с Мерабом уже совершенно невменяемые, поезд этот, наверное, в сотый раз проезжает туда-сюда, и вдруг по поезду бежит Валера и между делом спрашивает: “Извините, вы тут паука не видели? Понимаете, у меня тарантул сбежал”. Все ищут тарантула.
На этой картине вообще постоянно что-то происходит: за кадром, в кадре. Однажды на город, который построил Бахтик, прямо на наших глазах сошел сель, смыло всё. Устоял только один дом, построенный первым архитектором картины, которого продюсеры выгнали за то, что он слишком, по их мнению, основательно строил – не так, как надо для кино. Вот мы в этом доме, по счастью, и были, и остались живы. Съемки остановились: пришлось строить заново.
Время от времени к нам приезжали из Европы представители страховой фирмы, с которой у продюсерской компании был контракт: никто из страховщиков не мог поверить, что всё то, о чем пишется в отчетах, – правда, что съемки останавливаются из-за селей, отравлений, размытых дорог, арбузов и всего прочего. И вот как-то приезжает такой человек: из цивилизации! На нем выглаженная рубашка, костюм, он очень сосредоточен, серьезен, он должен выяснить, что же такое мы тут все вместе с Бахтиком творим, если съемки всё время удлиняются, несусветно увеличивая стоимость проекта. Он, такой подтянутый и важный, выходит на завтрак со всей группой – а у нас три раза в день одно и то же: плов, – ничего не ест, аккуратно пьет воду, садится в машину, чтобы проинспектировать площадку, едет. Но прямо на его глазах мост, через который он должен переехать, вдруг сносит сель: то есть он подъезжает к мосту – и мост прямо перед ним исчезает с лица земли. Ни слова не говоря, этот серьезный человек разворачивает машину, возвращается на базу, ни слова не говоря, подписывает все документы и уезжает к себе в Берлин. Немного времени спустя, с инспекцией на съемки приезжает продюсер НТВ – это была совместная картина – Игорь Толстунов. Он бодр и весел, всё время шутит на ту тему, что мы всё капризничаем и на что-то жалуемся, а у нас тут – курорт, вон какая прекрасная погода. Это лето, температура воздуха плюс сорок. Он восхищается пейзажами. Игорь ест наш плов, пьет с нами водку и наутро отправляется на съемку в благостном расположении духа. Но через два часа на площадке кончается питьевая вода. Совсем кончается, и всё! И Толстунов бегает по площадке, пытаясь понять, как же так, как может закончиться вода, но никто внятно этого объяснить не может, и Толстунов уезжает.
Единственным доступным развлечением на этих съемках была поездка в таджикский город Ходжент, который мы почему-то называли Сочи. Там были рестораны, ну, такие рестораны, которые можно себе представить в Таджикистане в девяностые. Мы туда ездили с ребятами: я и мужики, потому что все остальные женщины, работавшие на картине, были таджичками, и было не очень принято им ходить в такие заведения. Как-то мы там сидим, что-то, в кои-то веки, отличное от плова, едим. И вдруг заходит мужчина в белом костюме. Он как бы невзначай распахивает одну полу своего белого пиджака – там пушка, другую – там другая пушка – это был способ показать статус. Вскоре он подходит к нашему столику и спрашивает не у меня, а у ребят, мужиков наших, разрешения со мной потанцевать. Они разрешают. Минуты через три после начала танца он мне предлагает: “Становись моей двенадцатой женой”. Я отказываюсь: “Нет, не хочу”. Он: “Буду любить больше всех, кольцо с бриллиантом подарю”. – “Нет, спасибо”. – “Дом отдельный куплю на горе, будешь жить сама”. – “Нет, не хочу”. В конце концов, подумав, говорит: “Я понял,
