Ладно, ритуал ритуалом, но задницу надо беречь. Перед прыжком приходится заглянуть под кровать, нет ли под ней табурета. Табурета нет — совершается прыжок. Тогда соседи вместо табуретки кладут на пружинный матрас лист фанеры. Разбег, полет… Товарищу приходится менять тактику, действие усложняется: вначале надо подойти к кровати, заглянуть под нее, пощупать матрас, если мягко, можно прыгать. Несколько шагов назад, разбег, прыжок, мягкое приземление, довольный смех.
Но коллективная мысль рождает новую идею: сетка кровати снимается с опорных крючков и ставится на их края. Прощупывание матраса не выявило жестких предметов. Разбег, прыжок… Кровать складывается, Задница шлепается на пол, сверху с обеих сторон страдальца бьют спинки кроватей.
Вчера смотрю — идет, прихрамывает, рука в гипсе. Говорят, уже день, как не прыгает. Дай бог, а вдруг избавился от навязчивости?
Профессия — следователь
В районную больницу случай заносит роженицу. До роддома «Скорая» довести уже не в состоянии: стремительные роды, крупный плод, кровотечение, отслойка плаценты. Будущая мать была сильно навеселе, активно сопротивляется всему, что не связано с продолжением застолья. Приходится насильно завалить на операционный стол и пристегнуть наручниками. Наркоз. Кесарево сечение.
Радость первого кормления можно отложить, мамаша спит после наркоза, пусть заодно и протрезвеет. Ребенок в люльке для недоношенных. Когда новорожденное существо достали на свет, оказалось, что нельзя про него сказать, что оно крупное, крупное у него только одно — голова. Очень большая голова, гидроцефал. Но живет, дышит, хотя, если честно, лучше бы умер сразу или родился мертвым.
Счастливый отец мается под окнами. Вечер, охране строго указано: не пускать. Ему сказали, что жена в реанимации, ее жизнь вне опасности, в реанимацию вход запрещен, а подробности сообщат трезвому. Но товарищ не понимает, товарищ пьян. Как не повидать любимую, только что подарившую ему ребенка, сына? Реанимация на четвертом этаже, но вдруг неожиданно кто-то стучится в окно. К стеклу прижата расплющенная рожа, каким-то образом просунутая между прутьями решетки.
— Ты кто?
— А я, это, у меня тут жена лежит!
— Ну и иди гуляй, спит твоя жена.
— А кто у меня родился, сын? У меня должен был сын родиться.
— Можно сказать, что сын…
— А он на меня похож? — рожа крепче прижимается к стеклу.
— Ты еще крепче к стеклу прижмись. Вот так. Вот теперь, пожалуй, похож. Только…
Как сообщить, что у ребенка гидроцефалия, что если он и выживет на радость родителям, то будет тяжелым идиотом?
— Чего только?
— Ну понимаете, у него гидроцефалия, голова очень большая.
— О! Это здорово! Будет умный, как я. А я умный, я — следователь.
— Да нет, вряд ли он будет умный.
— Ну как так он не будет умный? Я следователь, я умный, жена у меня следователь, и он будет умным. Следователем будет.
— Слушай, умный, слез бы ты с березы, пока она под тобой не обломилась. Супругу твою, как только проснется, мы в роддом переправим. Туда езжай домой. Дорогу найдешь?
— А то!
Голова стремительно исчезает, предсказание насчет сломанной березы сбылось. Лень, но пришлось идти во двор, смотреть, не разбился ли следователь под окнами больницы. Но нет, под окнами земля мягкая. Ушел куда-то на своих ногах. Больше его никто не видел.
Старый знакомый
С утра неожиданно поступает знакомый организм, лет восемь назад пролежавший у нас в реанимации пару месяцев. По всем понятиям, выжить после тяжелейшего тотального панкреонекроза у парня не было. Даже наш лечащий патологоанатом, попивая у меня в кабинете подаренный коньячок, а он любил заходить по пятницам, за рюмочкой коньяка поговорить о жизни, поскольку ему больные коньяк приносят редко, заранее заполнил шапку протокола вскрытия: «Представлен труп молодого мужчины на вид 20-ти лет, правильного телосложения…» Чтобы оценить правильность телосложения, попросил разрешения еще при жизни начать осмотр пациента. Другу отказать трудно, я разрешил. От таких осмотров была еще одна польза: каким-то своим чутьем Лева всегда точно предсказывал, кто в ближайшее время попадет к нему на стол, а кому пока удастся избежать встречи. Анатом постоял рядом, примеряясь, потрогал жировые складки по бокам, провел пальцами по груди и животу, сказал: «Хорошо, хорошо», — и ушел. Такой необычный осмотр человека в зеленом халате до пола и переднике из клеенки на больного произвел впечатление:
— А кто это был?
Отвечаю, что это был патологоанатом, приходил знакомиться. И если ты не будешь лежать тихо и делать все то, что тебе говорят, то очень скоро с ним встретишься еще раз.
И после этого от больного никто не слышал ни одной жалобы, ни одной просьбы отпустить из реанимации. И случилось чудо, ушел живым, правда без поджелудочной железы, но зато, что естественно, с довольно тяжелым сахарным диабетом. Пообещав, что больше никогда в жизни не будет пить пиво «Арсенальное крепкое». Слово сдержал и при встрече на вопрос о пиве отвечал:
— Не, пиво я больше не пью, мне нельзя. Вы же сами мне запретили. Я теперь только на водочку надеюсь.
На днях надежды не оправдались: откушав водочки, забыл на пару дней про инсулин и попал в реанимацию уже практически в коме, с кетоацидозом. Через несколько часов, придя в рассудок и перестав блевать, начинает привычно скулить:
— Отпустите меня на отделение.
— Тихо лежи, попал в дерьмо — не рыпайся, а то снова патологоанатома позову, знакомиться.
— Зовите, меня теперь ваш Лева не испугает.
— Лева давно уволился. Теперь у нас девушка работает, прикольная, с разноцветными волосами. Волосы пучками во все цвета покрашены, красный, желтый, синий. Все лицо в пирсинге, наушники плеера трясутся от Рамштайна. Сплошной трэш. Я тебя уверяю, увидишь — испугаешься. Вид такой, что, пожалуй, только ее клиенты от такого прикида не вздрагивают.
— Серьезно? О, я хочу познакомиться.
— Будешь бухать — познакомишься, я тебе обещаю. Заодно и у меня будет повод к ней зайти.
Мамин кишечник
Интересные вопросы порой задают люди. У входа в отделение реанимации стоят родственники:
— Доктор, а не подскажете, где мамин кишечник?
Вопрос поначалу ставит в тупик: — А зачем вам?
— Ну мы бы хотели похоронить его вместе с ней, а то получается как-то не по-христиански. Нам сказали, что мама долго не проживет.
— Знаете, то, что осталось у нее в животе, мы его вместе с ним выписали. А то, что удалили… Честно говоря, не знаю.
Действительно, без кишечника жить тяжело, а кишок в животе их мамы осталось мало, то есть не осталось практически совсем. Началось с тромбоза, когда была удалена изрядная часть кишки, через неделю развалился
