Когда дело было сделано, дворф опустился на землю, постаравшись облечь в слова угнездившийся в душе страх.
В памяти его мелькнуло изуродованное лицо молодого Фродвиннера. Из всех дворфов Каменной Шахты он умер тяжелее и лучше всех. Собрав на себе столько ран, что те способны были повалить тройку дворфов, он все еще продолжал сражаться. От топора его полегли семь человек и четверо полуорков. Разумеется, терять ему было больше всех в клане. Прошло лишь два дня после свадьбы, где он женился на самой красивой, самой энергичной дворфской девице на тысячах путей. У них с Тарламерой были сотни лет жизни впереди. Фродвиннеру едва исполнилось пятьдесят. Он был ребенком. Просто мальчишкой.
С этой тоской Эбенайзер наконец осознал причину своего беспокойства. Среди убитых не было детей.
Понимание обрушилось на дворфа, словно кулак хобгоблина. Первой реакцией было облегчение — судьба не благословила его множеством детей, как и большинство дворфов клана. Он любил деток, любил каждого из шумных маленьких негодяев. Но если их нет здесь, то где же они?
Раздумывая над этим, Эбенайзер начал понимать, что не досчитался и нескольких взрослых членов клана. В том числе — своих близких родственников. Его Па покоился в пирамиде, рядом с возлюбленной женой, которая родила ему девятерых здоровых детей. Большинство из них, братья и сестры Эбенайзера, тоже спали под камнем. Но Тарламеры среди них не было.
Он выпрямился. Почему он не понял этого раньше? Тарламера была ему ближе всех, как по годам, так и по темпераменту. Они вместе шли сквозь счастливое детство, и лицо её было первым в толпе родственников. Почему он не пытался найти её, почему не заметил, что её нет?
Эбенайзер слышал, рассказы о людях, переживших слепые пятна, блокирующие нечто важное. Люди эти не могли подумать о нем, пока не оказывались вооружены и подготовлены, так сказать. Возможно, с ним случилось нечто подобное. Забавно, но раньше он называл такие вещи размягчением мозгов.
Но теперь время удобного отрицания закончилось. Эбенайзер начал разбираться в мрачных фактах, и вскоре вся картина стала ясна. Большая часть лучших бойцов клана были убиты, как и те, кто проводил свои дни занимаясь удовлетворением нужд клана: пивовары, бондари, сапожники. Все старики были мертвы. Те, кто страдал какой-либо немощью — тоже. Пропали лишь те, кто обладал особыми навыками. Теми, что мог освоить только дворф. Исчезли лучшие кузнецы, в их числе и Тарламера, чьи инстинкты были столь точны, что Эбенайзер полагал — сестра способна учуять запах руды и драгоценного камня с пятидесяти шагов. Не было лучших обработчиков драгоценных камней и лучших кузнецов. Нескольких женщин детородного возраста. И детей.
В общем всех тех, кто пользовался бы спросом на каком-нибудь далеком рынке рабов.
Ярость, холодная и всепоглощающая ярость, желчью подступала к горлу Эбенайзера. Было еще кое-что, легко им отброшенное в сторону: его собственное пленение группой жентийцев. Внезапно, он осознал истинную разрушительную природу своего страха.
Рабство.
Поднявшись на ноги, Эбенайзер схватил первое попавшееся оружие и оставил позади кладбище, некогда бывшее его домом. Он двинулся к секретному туннелю — крутому извилистому проходу, который вел к цитадели, выстроенной на горе каким-то людьми несколько десятилетий назад.
Они звали себя рыцарями. Кучка самодовольных типов, развлекавшихся уборкой своей территории от троллей, жуков и тому подобных созданий. Они напоминали Эбенайзеру дворфских бабуль, вечно суетившихся в обители клана. Они переставляли мебель и постоянно стряхивали откуда-нибудь пыль.
Если и существовало на свете место, в котором стоило поискать ответы, то оно было в крепости. Эбенайзер был совершенно в этом уверен. Среди этих охотников за троллями, делателей жизненно важных дел, парней с болью под коленями. Да, это было разумное место для начала поисков.
* * * * *
Бронвин шла по лестнице вслед за отцом. Когда он описывал дочери крепость, её историю, её укрепления и добрые дела, которые паладины делали для проезжавших мимо путешественников, в голосе Хронульфа слышались признаки настоящего оживления. Он останавливался то там, то здесь, чтобы пообщаться со слугами или обменяться быстрыми приветствиями с другими рыцарями. Каждому из рыцарей он гордо представлял свою потерянную дочь. Как ни странно, это мало согревало сердце Бронвин или помогало ей ощутить себя желанной. Казалось, он чувствовал необходимость оправдать её присутствие здесь. Однако, девушка заметила глубокую привязанность и уважение, которые испытывали к отцу все обитатели Тернового Оплота. Те, кто знал Хронульфа, явно считали его достойным высочайшего восхищения. Это напомнило ей о рыцаре, который послал её сюда.
— В Глубоководье я встретила сира Гарета Кормейра, — сказала она. — Он посылает свой привет.
Лицо Хронульфа просияло.
— Ты видела его? И он знает, кто ты? Эта новость, должно быть, принесла ему большую радость.
— Я не называла ему своего имени, но он, похоже, все равно ни коим образом не связывал меня с тобой. Даже когда я сказала, что ищу тебя, надеясь на сведения о моей потерянной семье, которые могут у тебя обнаружиться, — сказала Бронвин. — Он ответил, что ты тоже потерял семью и, скорее всего, захочешь помочь мне всем, чем сможешь. Но он не собрал кусочки этой мозаики.
— Сир Гарет был великим рыцарем и хорошим другом, — объявил Хронульф. Глаза его внезапно помутнели. — Именно он нашел тебя, или, так он, во всяком случае, думал — ребенка, убитого во время налета гоблинов на караван. Возможно, тогда и сейчас его ослепила привязанность. Он волновался за меня, так велико было мое горе. И хотя созерцать труп собственного ребенка — ужасно, много хуже не знать ничего о его судьбе. Заверив в твоей смерти меня и себя, он, увидев твое лицо, не искал Бронвин Карадун.
— Возможно, — призналась Бронвин. Но её беспокоил тот факт, что не признай сир Гарет столь поспешно её смерть, и её, возможно, удалось бы отыскать. На ум ей пришло нечто другое. — Гарет знал мою мать?
— О, да. Гвендейл была из хорошей семьи. Её брат был паладином, нашим товарищем. Он погиб, не прожив и двадцати трех лет, но был великим рыцарем. Однако, прошло столько
