– Разумеется. – Мэтью кашлянул, мысленно принимая решение возобновить уроки валлийского.
Вопрос о том, чтобы отправить Люси в Академию Сумеречных охотников, даже не обсуждался. Она никогда не проявляла таких способностей, как у Джеймса, но мир был слишком жесток к женщинам, которые отличались от других хоть чем-то.
– Люси Эрондейл – милое дитя, но с такими недостатками кто возьмет ее в жены? – сказала однажды Лавиния Уайтлоу, когда они с мамой Мэтью встретились за чаем.
– Я была бы счастлива, если бы кто-то из моих сыновей изъявил такое желание, – ответила Шарлотта как истинный Консул.
Мэтью считал, что Джеймсу очень повезло с Люси. Сам он всегда мечтал иметь младшую сестренку.
Не то чтобы он хотел видеть Люси своей сестрой.
– Пишешь книгу, Люс? – робко спросил Мэтью.
– Нет, письмо Корделии, – ответила Люси, разрушая хлипкую надежду Мэтью. – Я надеюсь, Корделия приедет в гости, очень скоро, – с искренним энтузиазмом добавила Люси. – Она тебе очень понравится, Мэтью. Я точно знаю.
Мэтью лишь хмыкнул в ответ.
У него были большие сомнения насчет Корделии Карстерс. Люси собиралась стать парабатаем Корделии, когда Конклав решит, что они уже взрослые и разумные леди. Люси и Джеймс знали Корделию еще по детским приключениям, в которых Мэтью не довелось участвовать, о чем он очень жалел, немного ревнуя своих друзей к прошлому. Должно быть, Корделия обладала какими-то подкупающими качествами, иначе Люси не захотела бы стать ее парабатаем, но Мэтью не забывал, что Корделия приходится сестрой ненавистному Аластеру, так что подозревал и в ней червоточинку.
– Она прислала мне свою недавнюю фотографию. Вот, смотри. Это Корделия, – произнесла Люси с оттенком гордости. – Разве она не самая красивая девушка на свете?
– О, да, – сказал Мэтью. – Возможно.
Он втайне удивился, взглянув на фотографию. Он-то думал, что увидит такую же кислую мину, как у Аластера, вечно сморщенного, будто съел лимон. Но Корделия оказалась совсем другой. И даже заставила Мэтью вспомнить строчку из стихотворения о безответной любви, которое однажды прочитал ему Джеймс. «Дождя и света дочь»[5] – именно так он описал бы живое смеющееся лицо, которое смотрело на него с фотографии.
– Одно я знаю наверняка, – продолжил Мэтью, – ни одна девушка в Лондоне тебе и в подметки не годится.
Люси слегка зарделась. – Вечно ты дразнишься, Мэтью.
– Скажи, это Корделия предложила тебе стать парабатаем, или ты сама напросилась? – как бы между прочим спросил Мэтью.
Люси и Корделия хотели, чтобы их объявили парабатаями до того, как они разлетятся в разные края, но их просили не спешить, предупреждая, что иногда приходится жалеть о связи, скрепленной в молодости, и порой кто-то из партнеров меняет свое решение. Особенно, как заметила Лоренс Эшдаун, это относится к юным леди, которые частенько бывают взбалмошными.
Люси не была взбалмошной. Они с Корделией каждый день писали друг другу письма, демонстрируя искреннюю преданность. Люси однажды призналась Мэтью, что сочиняет длинный рассказ, чтобы повеселить Корделию, которая жила так далеко. Мэтью никогда не задавался вопросом, почему таким, как Люси, трудно воспринимать его всерьез.
– Конечно, это я предложила ей, – поспешно сказала Люси. – Не хотела упускать свой шанс.
Мэтью кивнул, утвердившись в своем новом убеждении, что Корделия Карстерс – действительно особенная девушка.
И еще он был уверен, что, если бы сам не предложил Джеймсу стать парабатаем, тому бы это и голову не пришло.
Джеймс вернулся.
– Доволен? – спросил он.
– Это сильно сказано, Джейми, – усмехнулся Мэтью. – Считай, что моя жилетка спасла положение.
Джеймс по-прежнему держал книгу под мышкой, но Мэтью знал, что не стоит ввязываться в безнадежные битвы. Пока они шли по улицам Лондона, Джеймс рассказывал Мэтью о книге. Мэтью предпочитал что-то более современное и с юмором, вроде работ Оскара Уайльда или музыки Гилберта и Салливана,[6] но греческая история оказалась не так уж плоха – во всяком случае, в пересказе Джейми. В последнее время Мэтью все больше читал старинных авторов, рассказы об обреченной любви и благородных сражениях. Он не видел себя героем этих книг, зато видел Джеймса, и это его вполне устраивало.
Они шли, не обращая ни на кого внимания, непринужденно болтая. Мэтью всегда следил за тем, чтобы Джейми не чувствовал себя скованным и ущербным, тем более после катастрофы с Академией. Молодая леди, вцепившись взглядом в костлявую фигуру Джейми, застыла на пути омнибуса. Мэтью схватил ее за талию и, закружив, оттащил в безопасное место, после чего с улыбкой откланялся.
Джейми, казалось, пропустил всю сцену, пока возился с чем-то под манжетой рубашки.
У стен парламента толпы людей протестовали против очередной войны.
– Буровская война? – спросил Мэтью. – Что-то здесь не то.
– Бурская война[7], – поправил его Джеймс. – Право слово, Мэтью!
– Так понятнее, – признался Мэтью.
Дама в бесформенной шляпе схватила Мэтью за рукав.
– Могу я вам чем-то помочь, мадам? – спросил Мэтью.
– Они совершают чудовищные злодеяния, – сказала дама. – Держат детей в лагерях. Подумайте о детях.
Джеймс вцепился в другой рукав Мэтью и поволок его в сторону, извинившись жестом перед дамой. Мэтью обернулся через плечо.
– Я надеюсь, у детей все сложится хорошо, – крикнул он.
Они продолжили путь, но Джеймс погрузился задумчивость. Мэтью знал: Джеймс хочет, чтобы Сумеречные охотники могли решать такие проблемы, как войны между простецами, хотя Мэтью полагал, что они и так загружены сверх меры, сражаясь с демонами.
Чтобы подбодрить Джейми, он стянул с его головы шляпу. Джейми разразился удивленным смехом и погнался за Мэтью. Они мчались вприпрыжку, распугивая прохожих, пока не оказались под тенью башни Святого Стефана. Щенок Мэтью потерял голову, забыл про всякую дрессировку и бросался им под ноги, заливаясь счастливым лаем. Их стремительные шаги опережали ровное тиканье башенных часов, под которыми располагалась надпись на любимой латыни Джеймса: Боже, храни нашу королеву Викторию. Их смех смешивался с радостным перезвоном и гулом колоколов.
Позже Мэтью, оглядываясь назад, будет вспоминать это как последний счастливый день в своей жизни.
– Я сплю, мечтаю или вижу это наяву? – воскликнул Мэтью. – Почему тетя Софи и обе сестры Томаса пьют чай в стенах заведения, где находится наш частный эксклюзивный клуб?
– Они шли за мной следом, – обреченно произнес Томас. – Мама отнеслась с пониманием, иначе они увязались бы за нами прямо в клуб.
Тетя Софи – ладно, своя в доску, – но вот появление сестер Томаса не на шутку разозлило Мэтью. Он не видел в них родственных душ; к тому же, они имели привычку совать нос в дела младшего брата, считая их при этом совершенно дурацкими.
Мэтью любил свой клуб и не хотел видеть в нем посторонних. Он сам выбрал ткани для штор; проследил, чтобы
