— Я и сама такого ищу и уже отчаялась найти. Чтобы он и материально помогал мне и чтобы как мужчина был не противен.
— Такого можно найти.
— Ну найдите мне, найдите!
Она оживилась. В ее тоне засквозило даже что-то девическое, игривое.
А Шурыгин тяжко вздохнул и произнес придушенно:
— Я найду…
Через минуту, отдышавшись и взяв себя в руки, он принялся хитро выпытывать у нее, не обманывает ли она его, не сочиняет ли про мужа, пропавшего за границей, про детей, про себя, что всего четвертый день как вышла на улицу и что еще никого из мужчин не имела. Он ставил ей вопросы то прямо, то исподтишка, с расчетом поймать ее на лжи.
— О, какой, однако, вы подозрительный! — нервно смеялась она, бессильная выбиться из паутины его вопросов. — Уверяю же вас, что сегодня только четвертый день, как я выхожу.
И напрасно вы говорите, будто уже раньше видели меня на бульварах. Это неправда. Это с вашей стороны даже нехорошо.
— Но не может быть, — горячился Шурыгин, как следователь, — но не может этого быть, чтобы за четыре дня никто вас не брал. Припомните хорошенько, подумайте и сознайтесь.
— Мне нечего припоминать, раз у меня ничего не было, — защищалась дама. — Вот это-то и доказывает мою неумелость. Опытных, бывалых — тех сразу берут. И, должно быть, я не знаю цен, что ли, какие теперь существуют, и очень дорого запрашиваю. По крайней мере, когда я называю свою цифру, мужчины вскрикивают, машут руками, смеются и бегут к другим.
— Сколько же вы просите?
Она сказала сколько.
Шурыгин вскрикнул, взметнул руками, рассмеялся.
— Вы с ума сошли, что ли? Кто же вам столько даст? Неизвестно, что будет дальше, ну а пока таких цен нет.
— А какие сейчас цены?
— Сейчас?
И он назвал ей ряд цифр: за такую любовь такая цена, за такую — такая…
— Так дешево? — наивно, как маленькая девочка, удивилась дама.
— А вы думали как? — улыбался Шурыгин. — Безусловно, в связи с общим вздорожанием жизненных продуктов цены на любовь растут, но не в такой сильной степени, как это представлялось вам.
— Значит, этим тоже много не заработаешь… — разочарованно и удивленно вздохнула дама. — Печально… А я-то думала разбогатеть. Еще один воздушный замок рушится… Вот думала, и того себе накуплю и того; и детей одену, и себя. А оно вот что… То-то те женщины, профессионалки, так стараются, так пристают к мужчинам, насильно навязывают себя, по три раза в вечер ходят. Я думала, что у них нахальство, жадность, — а выходит, что иначе никак не выработаешь в день нужный минимум. И прежде я завидовала им, а теперь мне их жаль… Несчастные!
— Вот потому-то я и говорю, что задумали вы ужасное! — воскликнул с жаром Шурыгин.
Слово за словом, и он сознался, что порядочный мужчина, которого он имел в виду ей предложить для прочной связи, — это он сам.
— Я так и знала, — улыбнулась она, видимо, довольная. Он смело обнял ее за талию и, тихонько повизгивая, как щеночек, начал тереться щекой и бородой об ее желтое боа.
— Ийе-ийе-ийе… — похрюкивал он, жмуря от наслаждения глаза.
Потом он завернул краешек ее старенькой, замшевой, липкой, в дырочках перчатки и стал целовать ее руки.
— А сладкая какая ручка! Ам-ам-ам! Вот не ожидал! Даже удивительно! И откуда берутся такие чудненькие ручки? И откуда они только берутся? Ам-ам-ам!..
— Ой! А вы не кусайтесь!
— Как же вас не кусать? Разве можно вас не кусать, такую хорошенькую, такую славненькую, такую вкусненькую! Я такую, может, пятнадцать лет ищу!
Было очень темно, и Шурыгин, приглядываясь сбоку к незнакомке, нежно спросил:
— Я извиняюсь, мадам: вы блондинка или брюнетка?
— А вам какую надо?
— Мне блондинку.
— А я как раз брюнетка, — произнесла дама очень сконфуженно.
— Ну ничего, — успокаивал ее Шурыгин и опять полез толстыми губами под краешек ее тоненькой перчатки: — Брюнетки, они тоже бывают… Ам-ам-ам!..
Но дама долго еще оставалась расстроенной тем, что она не блондинка. Лицо ее нервно горело, глаза виновато сузились, поглупели. Она плохо слышала, туго соображала и несколько раз ответила Шурыгину невпопад.
Наконец они заговорили о хозяйственной стороне дела, или, как весело выразился бухгалтер, о скучной прозе.
— Вы сейчас сосчитайте точно или говорите мне, а я буду считать, я по счетоводству спец, какие у вас главные расходы и какая сумма в итоге вам потребуется, чтобы вы могли не ходить на бульвар добывать себе деньги таким ужасным способом. А тогда я скажу, в силах ли я столько вам платить.
— Нет, лучше вы назовите сумму, которую вам не жаль давать мне в месяц! А потом я вам скажу, устраивает это меня или нет.
— Нет, вы раньше скажите, сколько хотели бы вы от меня получать?
— Нет, вы… сколько вы в силах дать?
Они долго препирались таким образом. Было похоже, ни одна сторона не хотела прогадать.
Наконец она сдалась и стала громко вспоминать главные статьи своих расходов.
— Хлеб… Дрова… Прачка… За электричество… За воду…
Она диктовала цифры в рублях, а бухгалтер четко повторял за ней и мысленно клал на счеты, как в конторе, как в Центросоюзе. Над их головами сонное воронье и галки всей своей многосотенной массой опять менялись друг с другом местами, вдруг наполнив тишину ночи сдержанным, мягким, как бы далеким воздушным шумом…
Когда итог был подведен, с него, по предложению бухгалтера, согласно какому-то коммерческому обычаю, была сделана 30-процентная скидка, и стороны пришли к окончательному соглашению.
— Хотите — будете получать помесячно, хотите — понедельно.
— Там посмотрим.
Ее, видимо, еще что-то мучило, она хотела еще что-то сказать, еще что-то добавить.
— Слушайте, — решилась она наконец. — Только вы очень не удивляйтесь и не возмущайтесь…
Шурыгин испугался:
— Что? Что такое?
— И не пугайтесь… И не смейтесь… Это такой пустяк. Дело вот в чем… Еще хотела я вас попросить купить мне завтра же, пока там не продали, я видела в витрине одного магазина, — пеструю летнюю блузку…
— Зимой — летнюю блузку?…
— Да, да… Пока не продали… А то ее другие купят, а она ко мне очень пойдет… Но вы не подумайте обо мне чего-нибудь дурного, что я пользуюсь, вымогаю… Ничего подобного… Я женщина, и смотрите на это как на мой пустой женский каприз или прихоть, что ли…
— Что ж, — сказал бухгалтер, весьма озадаченный, — это можно.
Потом они встали и быстро пошли на Долгоруковскую, к нему на квартиру.
И, глядя на эту дружную, спевшуюся, даже согласованно шагавшую парочку, никто не сказал
