– Фароат, сын Андарина из рода Нотона…
И тут же слышу в ответ:
– Гнур, роксолан…
Глава 11
Человек не сам себе выбирает имя. Имя ему навязывают родители. А поведением каждый определяет себя сам. Назваться роксоланом так, как это сделал Гнур – равно титуловаться сияющим, блистательным, словом, причислить себя к царскому роду и таким образом обозначить свое верховенство. Я смотрел на него, отмечая гордую осанку, разворот плеч и хищный профиль, когда роксолан смотрел на огонь. Весь облик савромата свидетельствовал о присутствии кавказской крови, а причислить себя к царям мог бы и каждый сколот, правда, если за ним стоит дружина или, как говорят тут, бала верных воинов. Я имел за собой всего лишь небольшой отряд – расма по-сколотски[32], телом пока юн и, наверное, должен, проникнувшись моментом, признать старшинство савромата.
Поразмыслив, я решил молчать, сохраняя достоинство. В конце концов, присказка из моей прошлой жизни о рыбе, которая не дура, сгодится для примера и тут. Другая – о молчании, которое означает согласие, наверное, была известна Гнуру. Он, удовлетворившись моим безмолвием, счел возможным просветить о военно-политической ситуации в сколотской ойкумене, аргументируя «во имя той задачи», которую сам считал благородной. И во имя «моих собственных интересов».
От Гнура я узнал, что в Боспорском царстве правит сейчас архонт по имени Сатир. Правит уже давно, успешно и будто бы даже отобрал у Афин города Нимфей и Киммерик. Овладение новыми землями не только расширило территорию Боспорского государства, но и приблизило его границы к Феодосийскому полису и лишило феодосийцев возможных союзников в лице жителей Нимфея и Киммерика. Настала очередь Феодосии покориться Сатиру.
Афины смирились с потерей своих полисов лишь для виду, чтобы и дальше беспрепятственно получать из Боспорского царства пшеницу, рыбу, кожу и мед. Теперь эллины втайне помогают Тиргатао – царице меотов, и Феодосии, воюющим с Сатиром. Эллины нанимают даже тавров, а царь Боспора – савроматов. Сам Гнур еще не решил, на чью сторону встать, но войско, по-сколотски – спада[33], он сейчас и собирает.
Роксолан говорил не прерываясь, лишь изредка пытаясь встретиться взглядом, а меня.
вначале отвлекала молодая и красивая девушка, входившая в дом из примыкающего к нему хлева. Я так решил потому, что стоило только открыться двери, как оттуда тянуло крепким, специфическим запахом. Она то и дело с детским любопытством всматривалась, словно пыталась разглядеть что-то в моих глазах, помешав варево, снова уходила, пряча улыбку в густых русых локонах. Потом в двери дома стали входить все новые и новые люди. Они молча рассаживались вдоль стен, а то и просто на земляном полу, и казалось, тоже рассматривали меня. Все имели при себе какое-нибудь оружие. Тускло поблескивали медные и серебряные бляхи на ремнях и ножнах мечей и кинжалов.
– Кто эти люди, и что им здесь надо? – спросил я у Гнура и только потом заметил Авасия, сидящего на лавке у стены за очагом. Тревога отступила, а савромат просто ответил:
– Родственники…
Снова появилась девушка. С помощью двух мужчин котел был снят с костра и установлен на специально подготовленное место – углубление в земляном полу. Собрание несколько оживилось. Кто-то из «родственников» поднес Гнуру живого петуха. Роксолан поднялся на ноги и быстрым движением руки извлек из ножен акинак и отсек жертве голову. Окропив кровью очаг, Гнур отдал обезглавленную птицу русоволосой, и та, «поколдовав» над каждым из углов дома, удалилась.
Вскоре она вернулась, и не одна, с подругами. Женщины внесли корзины с едой и посудой, дубовые жбанки с пивом и несколько амфор с вином. Все приступили к трапезе, быстро приготовленной на разостланных холстах.
Я глотнул местного пивка, оказавшегося на вкус лучше вина, и быстро захмелел. Гнур куда-то исчез, не успев предложить мне что-нибудь конкретное, хоть и так было понятно – он хочет моего согласия влиться в его армию.
– Мой маленький дар знатному воину.
Голос Гнура из-за спины прозвучал неожиданно. Я внутренне напрягся, но смог удержаться, не обернулся.
Роксолан присел передо мною на корточки и положил на холстину кинжал. Он не был предназначен для боя, скорее свидетельствовал о высоком статусе владельца и годился лишь для обрезания мяса с костей. Ножны, рукоять и небольшая гарда кинжала были украшены золотой фольгой и самоцветами, даже кожаный ремень с бронзовым кольцом на конце имел оплетку из тонкой золотой нити.
– Спасибо, – ответил я и тут же, чтобы не обидеть горца, прицепил подарок себе на пояс, надев кольцо на один из многочисленных крючков, упирающихся головками в твердую кожу. – Скажи, что, по-твоему, я могу сделать, после того как почтенный Аристид окажется в Ольвии?
– Об этом я с тобою и говорил. Многие сколоты кочуют вблизи Счастливой, а тьма их остается в тех краях на зимовку. Обещай воинам-сколотам золото, собери балу и поезжай в Керкинитиду[34]. Там обо мне уже будут знать. К тому времени и я решу, с кем воевать будем.
Воевать вместе или против, я уточнять не стал. Какая разница? Да и не смог бы: роксолан, удовлетворив мое любопытство, покровительственно похлопал по плечу и легкой тигриной походкой направился к группе воинов, выделяющейся среди прочих орудующих ложками у горшков криками и смехом.
Я оставался там недолго. Едва Авасий, закончив трапезничать, приблизился, как мы, ни с кем не прощаясь, ушли. Правда, внимание на нас уже никто не обращал и прощаться было не с руки: я пока не того полета птица. Прислушивался к разговорам на пиру и пришел к выводу, что за каждым воином-гостем Гнура стоит отряд или дружина. Мне и так была оказана небывалая для Фароата честь, а все потому, что волею случая сам я выдавал себя за того, кем пока не являлся – маста марману. Об обратной стороне такой личины думать не хотелось.
* * *Ночь лунная, светлая, тихо кругом. Слышно, как река плеснет легонько волной на берег и замолчит. Легкий ветерок веет прохладой, и деревья чуть-чуть, бесшумно качают ветвями. Пряным воздухом, после прогорклого амбре в доме – не надышусь. Стоим у высокого плетня. Я – чтобы избавиться от хмеля, а Авасий, наверное, за компанию. Не интересовался я его самочувствием.
У меня все так же шумит в ушах, и луна выглядит большим, расплывчатым желтым пятном. Легкие шаги, не встревожившие меня, утихли, и по всему телу вдруг разлилось тепло: меня обнимают нежные женские руки. Я оборачиваюсь к незнакомке, она отстраняется, пряча лицо за локонами
