– Спасибо, миссис Диккенс, – прошептала я.
Старушка устроилась в потертом кресле у окна, закутав ноги пледом. Она отхлебнула из чашки чая, сдобренного капелькой или десятью виски, и вздохнула.
– Спи сладко, деточка, – сказала она. – Хоть я и представления не имею, что мы будем делать завтра.
– Зато я имею, – ответила я. – Мы отправимся в сумасшедший дом.
– Что?!
– Пейте свой виски, дорогая. Поговорим об этом завтра.
И я задула свечу.
4
– Нет, я не могу!
– Ещё как можете, белогорячечная вы клуша!
Миссис Диккенс с ужасом уставилась на мрачное здание и вытерла свой грушевидный нос:
– Но что я им скажу?
Наутро мы отправились в Айлингтон пешком и добрались только к полудню. После того, как я хорошенько выспалась, мне самую чуточку полегчало (вот только тот домик с соломенной крышей в запущенном саду мне, к моему разочарованию, на этот раз не приснился). И вот теперь мы с миссис Диккенс стояли напротив ворот Лэшвуда, и экономка вдруг упёрлась.
– Скажите, что пришли навестить Анастасию Рэдклиф, – спокойно ответила я. – Мол, вы её дальняя родственница и только что вернулись из Америки.
– А если они мне не поверят? – чуть не плача, сказала она.
– Ну с чего бы им вам не верить? На вид вы совершенно порядочная и честная женщина. А что у вас слабость к крепкой выпивке, игре на скачках и кровавым детективным романам, так этого со стороны не скажешь. – Я ласково подтолкнула её к воротам. – Ступайте же, дорогая.
Тревогу миссис Диккенс можно было понять, поскольку Лэшвуд слыл самым жутким дурдомом во всём Лондоне. Я бы не стала беспокоить домработницу и пошла сама, но поскольку я совсем недавно сбежала из этой жуткой лечебницы (благодаря мастерству и находчивости Яго), мне показалось, что будет не слишком разумно показываться там так скоро.
Миссис Диккенс гулко сглотнула:
– Ладно, попробую, деточка.
– Анастасия ведь знает вас, миссис Диккенс. Она будет вне себя от радости, когда увидит знакомое лицо. Скажите ей, что помощь уже в пути. Скажите, мы найдем способ её вызволить.
Спрятавшись за фонарным столбом, я смотрела, как добрая экономка перешла улицу и скрылась в зловещих железных воротах Лэшвуда.
Утро выдалось хлопотным. После завтрака мы с миссис Диккенс напекли корзиночек с ревенем. Ревень в начинку я выбрала потому, что ничего другого в кладовке не оставалось. Миссис Диккенс очень удивилась, когда я завернула три вкусные и хрупкие корзиночки в салфетки и положила их в карман фартука.
– Что ты задумала? – спросила она.
– Скоро узнаете, – ответила я, и мы поспешили в путь.
Теперь мне оставалось только ждать, когда миссис Диккенс вновь покажется из ворот Лэшвуда. Минуты тянулись мучительно долго. Когда она наконец появилась, я сразу поняла по её лицу, что ничего не вышло.
– Старшая санитарка встретила меня в штыки, – проговорила она, отдуваясь. – Сказала, в Лэшвуде нет никого по имени Анастасия Рэдклиф. И все допытывалась, как меня зовут да кто мне сказал, что мисс Рэдклиф содержат здесь. – Миссис Диккенс перевела дух. – А потом она велела мне ждать и никуда не уходить, а сама куда-то заторопилась. Ну я и сбежала, как только она ушла подальше.
– Должно быть, Анастасию держат там под чужим именем, – предположила я. – Наверное, семейство Дамблби так решило, чтобы её уж точно никто не нашёл.
Всё складывалось не лучшим образом. Но, к счастью, я предусмотрела и такую вероятность. Поэтому я продолжала наблюдать за воротами лечебницы ещё примерно час, пока оттуда не повалила толпа охранников и поваров. Поскольку мне довелось провести в этом зловещем дурдоме некоторое время, я знала, что после обеда заступает новая смена работников.
В унылой толпе служащих я без труда высмотрела ту, кто был мне нужен. На ней была заляпанная чёрно-белая униформа, её внушительные брыли подскакивали и опадали при каждом тяжёлом шаге. Я очень хорошо помнила эту разносчицу обедов – когда-то я сулила ей жениха-сапожника из Бристоля, если она согласится помочь мне. Теперь же я дала знак миссис Диккенс, и та окликнула её.
– Чё надо? – пробубнила разносчица, сунув палец в нос.
Я вышла из-за фонарного столба. Толстуха узнала меня сразу же:
– Ты та противная девчонка из двадцать четвёртой, у которой язык что помело. – Тут она нахмурилась и даже перестала ковырять в носу. – Погоди-ка! Это разве не ты у нас сбежала?
– Да, дорогая, а вы та тупоумная любительница ковыряться в носу, которая дважды в день приносила мне овсянку. А теперь, когда мы вспомнили друг друга, перейдём к делу.
Она принюхалась:
– Какому ещё делу?
Вот тут-то я и вытащила из кармана фартука корзиночки и развернула салфетку, чтобы разносчица могла полюбоваться лакомством. Она тут же потянулась к пирожным своей грязной ручищей, но я увернулась:
– Не так быстро, жадная вы прорва! Сначала передайте от меня пару слов одной из пациенток.
Она снова потянула носом:
– Да? И кому же?
– Женщине, которая напевает без слов сутки напролёт.
Она пожала плечами:
– Не выйдет.
– Почему это?
– А нет её больше.
– Боже милосердный! – ахнула миссис Диккенс.
Но я уточнила:
– И куда же она подевалась?
– Чтоб я знала. Несколько дней назад её увезли. Прямо посреди ночи. Заковали на совесть, чтоб точно не удрала, и погрузили в какую-то странную карету. – Разносчица мрачно хохотнула. – Ажно четыре охранника понадобилось, чтоб её туда утолкать. – И она снова с жадностью уставилась на корзиночки. – А больше я ничего не знаю.
Её рука словно гремучая змея метнулась вперёд и выхватила пирожные. И толстуха потопала дальше. Мне остались только крошки на салфетке и тяжёлые раздумья.
– Какая неожиданность, – только и смогла сказать я.
Миссис Диккенс умудрилась вместить все наши трудности в один вопрос:
– И что мы теперь будем делать?
Всю обратную дорогу до Теккерей-стрит я размышляла, куда же увезли Анастасию и как мне теперь её отыскать. Я рассмотрела вопрос со всех возможных сторон. Даже вывернула его наизнанку. Перевернула с ног на голову и хорошенько тряхнула. Надавала ему оплеух. Но всё тщетно. Что было в высшей степени странно – ведь обычно я легко нахожу разгадку, недаром у меня все задатки прирождённого русского гроссмейстера. Или, на худой конец, монгольского шашиста.
В итоге не кто иная, как миссис Диккенс, подсказала мне решение. Это случилось тем же вечером за ужином.
Положив мне на тарелку последнюю картофелину, она строго-настрого велела мне её съесть, пока я от истощения не превратилась в тень. А потом сказала нечто очень важное:
– Вот сейчас заглянула в кладовку и подумала: продукты кончились, надо бы завтра пойти на рынок да купить ещё. – Она присела на стул и тяжело вздохнула: – Всё никак не привыкну,
