Детский череп. С проломленным теменем.
Смедзу не в диковинку была смерть, даже насильственная. Но сейчас он ощущал дыхание совсем другой смерти, совершенно незнакомой. И дело-то давнее – спрашивается, чего тут пугаться? Почему желудок сжался в тугой комок и быстрее забилось сердце? Откуда взялся этот внезапный гнев, эта жгучая ненависть?
– И дети? – пробормотал он. – Даже детей не пощадили.
Рыба что-то буркнул.
Появились Талли и Тимми. Кузен выказал полное равнодушие; единственная смерть, которая могла бы его напугать, – та, что грозила бы ему самому. А вот Тимми расстроился.
– И живность всю истребили, – сказал он. – Какой в этом смысл? Чего они хотели?
– Крови они хотели, потому и убивали, – пробормотал Рыба. – В охотку им резать, жечь и рушить. Власть над чужой жизнью, жестокость ради жестокости. Разве мало такой сволочи мы знаем?
– Думаешь, это та самая банда, что в городе всех прикончила? – спросил Смедз.
– А что, не похоже?
– Похоже…
– Мы весь день тут собираемся проторчать? – рассердился Талли. – Смедз, ты никак решил поселиться в этом краю, среди жуков и крыс? Что до меня, так я бы поспешил домой, навстречу кучерявой жизни.
Смедз подумал о вине и девках, о радостях земных, которыми Великий лес, прямо скажем, не богат.
– Правильно говоришь, Талли. Но пять минут погоды не делают.
– Вы, парни, не спешите шиковать, – предупредил Рыба. – Люди задумаются, откуда вдруг у вас появились денежки. А там, глядишь, найдутся и крутые перцы, которые захотят эти денежки отобрать.
– Да ты задрал! – вспылил Талли. – Кончай свои проповеди. И сделай одолжение, не считай меня полным идиотом.
Они пошли дальше. Талли все брюзжал, Рыба молчал и слушал, и Смедз дивился его невозмутимости. Он уже был готов задушить кузена собственными руками. Вот доберутся до города, и он позаботится о том, чтобы целый месяц не встречаться с Талли. А если получится, то и дольше.
– Тимми, как рука? – спросил Смедз.
– Вроде хуже не становится. Я в ожогах не разбираюсь, а ты? Там, где очень сильно обожгло, теперь темные пятна.
– Я тоже не знаток. Видел одного обгоревшего парня – черный был, что твой уголь. – Смедз аж съежился, вообразив, как в заплечном мешке, аккурат между лопаток, вдруг раскаляется клин. – Вот придем в город, обратись к лекарю или знахарю. Только не тяни, понял?
– Шутишь? Знаешь, как больно? Я бы уже бежал, кабы не проклятый мешок.
Земля вдоль дороги была испятнана следами расправ и разрушений. Но смерть собрала не весь урожай. Ближе к городу виднелись труженики на полях, с каждой пройденной милей на пути встречалось все больше спин, согбенных тяжестью старых и новых бед.
Человек для того и рождается, чтобы нести бремя горя и отчаяния… Смедз встряхнулся, прогоняя тоскливые мысли. Дурацкие философствования – это не для него.
С вершины холма они увидели Весло. Городская стена была в строительных лесах; даже в столь поздний час там кипела работа. За хлопочущими каменщиками присматривали солдаты в сером. Имперцы.
– Серые здесь, – проворчал Талли. – Значит, ждут неприятностей.
– Вряд ли, – сказал Рыба.
– Поясни.
– Если бы назревали неприятности, серых было бы куда больше. А эти просто следят, чтобы стену чинили как следует.
Талли фыркнул, скривился, что-то пробормотал под нос, но решил не спорить. Ему стало стыдно, что не понял очевидного. Имперцы – поборники порядка, особенно в военном деле. Они не успокоятся, пока не убедятся, что укрепления восстановлены.
А значит, солдаты – не препятствие, чего нельзя сказать о сооружении. Талли был недоволен, его тошнило от Рыбы, который по части сметки всегда затыкал его за пояс. Как бы не сорвался сейчас, подумал Смедз, как бы не пустился в импровизацию. Как бы не наделал непоправимых глупостей…
– Вашу мамашу! – раз пять-шесть тихо, как молитву, повторил Смедз, пока они шли через город. Куда ни глянь, восстанавливаются полуразрушенные дома или строятся новые на месте полностью снесенных. – Они точно решили вывернуть город мехом внутрь.
На сердце у него лежал камень. Когда Смедз уходил, в Весле оставались не чужие ему люди. Живы ли они?
– Обалдеть! – сказал Талли. – Сроду не видал такую уйму солдатни. Разве что в раннем детстве…
Солдаты были везде. Они помогали городским властям строить дома и поддерживать порядок на улицах, а сами жили в палатках, поставив их на расчищенных среди руин площадках. Сколько же войск нагнали в этот несчастный город? Кругом незнакомые флаги, мундиры, эмблемы подразделений.
– Тут что-то странное творится, – проговорил Смедз. – Надо держать ухо востро. – И указал на мертвеца, подвешенного к коньковому прогону трехэтажного здания.
– Военно-полевой суд, – пояснил Рыба. – Это значит, что большие дяди не расположены шутки шутить. Ты прав, Смедз, будем дышать через раз, пока не выясним, что тут делается.
Ближе всего находился квартал, где жил Талли; туда они и направились. Квартал нашли, а вот дом – нет. Талли нисколько не расстроился.
– Погощу у тебя, пока не найду жилье, – сказал он кузену.
Но Смедз не оплатил постой, и хозяева гостиницы распорядились его пожитками. Сбыли порожнюю тару, приглянувшиеся вещи прибрали к рукам, оставшееся барахло скинули старьевщикам, а комнату сдали погорельцам. Старик Рыба тоже остался без крыши над головой, но он, как и Талли, решил не пенять на судьбу. Разве что чуть осунулся, ссутулился и помрачнел.
– Получается, набьемся всем скопом ко мне, то-то мамаша обрадуется, – заключил Тимми.
Он здорово нервничал. Смедз предположил, что это из-за ожога.
– Только на эту ночь, – предупредил коротышка. – Папаша моих гостей не больно-то жалует.
Родители Тимми имели собственный дом, в остальном же были бедны, как и все на Северной стороне. По слухам, жилье им досталось от серых, когда Весло еще кишело мятежниками. Награда за стукачество. Может, и правда. Тимми на этот счет помалкивал.
Впрочем, сейчас-то кому какое дело? Семейка не прогадала, и это главное. Имперцы честнее, управляют они лучше. Тем, кто прозябает в трущобах, безразлично, в чьих руках находится власть. Смедзу, к примеру, на это совершенно наплевать, лишь бы его не трогали. И большинство людей считают точно так же.
– Тимми! Тимми Локан!
Они остановились, обернулись к старухе. Когда та подковыляла, Тимми сказал:
– Госпожа Циско. Как поживаете?
– Ой, Тимми, а мы-то думали, ты помер заодно с другими. В ту ночь четырнадцать тысяч полегло…
– Я в городе не был, госпожа Циско. Только что воротился.
– И домой еще не заходил?
Людской поток оттеснил их в боковую улочку. Уже почти стемнело, но при таком изобилии военных патрулей не было необходимости прятаться на ночь. Интересно, чем теперь заняты злодеи, подумал Смедз. Неужто честным трудом?
– Сказал же: только что вернулся.
По резкости ответа Смедз понял, что старуху Тимми недолюбливает.
Она пошла рядом, прямо-таки расточая сочувствие и желание утешить. Даже Смедз, никогда не считавший себя человеком чутким, видел фальшь. Старухе хотелось, чтобы худую весть Тимми получил не от кого-нибудь, а от нее.
– Отец твой и оба брата… Какое горе… Помогали тушить пожар, и
