Мужиков?! Макар почти вбежал внутрь модуля, всей кожей ощущая выстрелившую беду. И не ошибся, на свое горе.
Иван Сергеевич, стоя на коленях, плакал. Пашка сидел рядом, зажимая плечо, обхваченное серыми от старости бинтами и трясся, всхлипывая.
– Мам? Мам!
Колька, оттолкнув Макара, бросился вперед. К Маше, лежавшей на полу, в луже крови. И хрипло хватающей ртом воздух, глядя на детей невидящими глазами.
– Маша! Маша! – Иван Сергеевич гладил ее по голове, лицу, плакал и размазывал по себе кровь. – Ашот! Ашот!
А что Ашот? Он только и смог, что попробовать напихать бинтов, сдерживая вытекающую кровь, и отойти. Еще не видя Макара, застывшего неподалеку.
– Бесполезно, – Ашот вытер лицо багровыми руками. – Осталось немного. Сука… Сука!!!
И шарахнул кулачищем по стене.
Колька заплакал снова, захлебываясь и надув пузырь из соплей на носу, держа Машину руку в своей. Держал крепко, стараясь не отпускать, но пальцы той, расслабившись, все выскальзывали и выскальзывали. Она что-то хрипела, что-то хотела сказать, плевалась густой темной кровью, смешавшейся со светлой, уже не бьющей, а текущей из вскрытых сосудов.
– Маша! – Иван Сергеевич трясся, прижимая ее сильнее. – Машенька…
Пашка, глядя на лицо матери совершенно как ребенок, ждущий чуда на Новый год, подполз ближе, смотрел-смотрел-смотрел. Маша смогла повернуть к нему голову, шевельнуть губами, тут же покрывшимися лопающимися мелкими красными пузырьками, шевельнула, попробовала сказать и… И все.
Жизнь мимолетней любой игрушки ветра, вроде перышка, листвы или паутины. Следи – не следи, пропустишь, не заметишь, как те унесутся куда-то далеко, все дальше и дальше. Жизнь еще скоротечнее, особенно в последние мгновения. Раз, и нету. Просто нет человека, вот только улыбающегося, ругающегося, радующегося… просто нет.
Макар сел на пол, так и держа удивительно легкую Жанну в руках. Прикусил губу, чтобы не взвыть волком, горюя и выпуская бьющуюся внутри такую страшную боль. Ох, как же так!
Ашот, прислонившийся к стене, шагнул к нему, глядя на свою жену в руках Макара. Замер, странно блестя глазами и прижав ладонь к шее. Макар встретился с ним глазами, качнул головой. Врач, тяжело шагая, опустился рядом, погладил Жанну по рыжим волосам.
– Мама… – Машка, поскуливая, почти подползла к ним. – Мама…
Макар передал Жанну ее мужу и встал, опершись на АК. Дед стоял у закрытого прохода к восточному блоку и коридору.
– Не понимаю, как она туда попала. – Васильев жевал пегие от седины усы. – Мы же были в столовой.
Макар поднял голову, уставившись на потолок. И кивнул туда.
– Твою мать, сука! – рявкнул Васильев. – Да что же такое с нами творится?!
Следы оказались почти незаметными. Не такими глубокими и сильными, как после Семецкого, странно округлые, в несколько точек и почти незаметные.
– Как на присосках прошел, гад! – Васильев зажмурился.
– Я же закрывал оранжерею, – Макар покачал головой, – штурвал закручивал.
– Ну да, верю. А они вот вспомнить не могут, как открывали, если открывали. Зашли, начали осматриваться, и вот, получите.
– Маша как там оказалась?
Васильев зло сплюнул.
– Как-как, каком кверху. Мужу сказала с девками остаться, сама пошла за сыном следить, Ашоту не доверяла. А паскуда выскочила из-за компоста, Ашота в стену приложила, кинулась на Пашку. А тут Маша, ну и, сам понимаешь, как дальше. Она же мать, подскочила с багром, чтобы не попасть в сына, сволочь ее и употребила со всем старанием. Вроде сумела попасть по паскуде. А толку?
– Она умеет открывать двери, наши двери с штурвалами?
Васильев кивнул.
– Слушай, а где Семецкий-то?
Макар пожал плечами.
– Убил.
Дед положил ладонь ему на плечо, сжал, приобнял.
– Ты как?
– Нормально. Это был не Юра. Жанна там зачем-то появилась, я и не смог в него последние засадить.
Васильев прижался к уху, зашептал:
– Ты-то не виноват, не береди душу. Жанна с Юрой даже тут шуры-муры крутила, зачем, вообще непонятно. Игралась, все ей чувств не хватало, что ли. Я видел, да молчал, так что моя вина, дурака старого, не предупредил тебя заранее, уж прости.
Ашот, вытирая слезы, сами по себе бегущие по лицу, все прижимал к себе жену. Макар кивнул на кровь у воротника и на груди:
– Ты целый?
Ашот кивнул:
– Не моя.
– Какая она, Ашот?
Васильев подошел к ним, встал и старался смотреть в сторону. Переживал, но дело прежде всего, пока они еще целые… те, кто остался.
– Ашот?!
– Я слышу. Подожди.
– Хорошо.
Макар потянул Деда за рукав.
– Что?
– Семецкого мы положили. Валяется там.
– Молодцы.
– Глупость какая-то, не понимаю.
– Что именно?
Васильев недоуменно смотрел на Макара.
– Она рвалась внутрь, раз Семецкий ее пустил, так?
– Да.
– А для чего? Нас убить всех?
– Да кто ее знает. – Васильев пожевал губами. – Семецкого она заразила, так? Через…
Дед кашлянул и двинулся к Ивану Сергеевичу. Тот как-то сразу почувствовал его, поднял глаза и прикрыл собой Машу.
– Не подходи, Вася.
– Тихо, тихо… – Васильев остановился на расстоянии, не опуская КС. – Вань, надо ее осмотреть.
– Ты дурак? – Иван Сергеевич скрипнул зубами. – Что осматривать? Она мертва, Вася. И все.
– Вань, я все понимаю.
– Не подходи! – взвизгнул Иван Сергеевич. – Ты должен отвечать за безопасность членов экспедиции, ты, офицер безопасности! Ты присягу давал и под приказом расписывался! Она мертвая, ты живой! Не подходи.
Макар, неожиданно понимая все опасения Васильева, постарался незаметно обойти оставшуюся часть семьи сзади. На всякий случай, хотя куда уж дурнее заниматься исследованием мертвого тела, когда проблема находится где-то здесь. Проблема для живых.
Вот они сидят, его семья, трое мужиков, молодые и старый, потерявшие самого дорого человека, блин. Макар сглотнул, ощутив желание заплакать, как тогда, в детстве. Это же Маша, та самая, что заменила каждому кого-то любимого из прошлой доброй жизни. Маму, тетю, бабушку, девушку, всем помаленьку, по чуть-чуть, дарила свое тепло и заботу и вот, что от нее осталось?
Оболочка. Пустая и холодная. Макару была видна рука, правый глаз, наполовину закрытый волосами. Глаз, безжизненный, смотрящий своим темным провалом.
Темным?
У Маши голубые глаза. Были.
Макар открыл рот и опустил глаза, уставившись на ее руку. Только она уже была не ее. И…
– Маша?
Иван Сергеевич, замерший с прямой спиной, шевельнулся. Васильев начал поворачиваться к нему. Маша ударила первой, рванув зубами за шею своего бывшего мужа.
Вцепилась зубами, подавшимися с хрустом вперед, прокусила кожу, мясо, сосуды, вгрызлась почти за ухом, рванув вниз и вбок. Кровь ударила ей в лицо, а она уже била рукой вбок, стараясь попасть по детям, откатившимся в сторону.
Машка закричала, бросилась к выходу в южный проход, ближайший к ней, закрутила штурвал.
Маша, неловко кувыркнувшись вбок, вдруг выгнулась по-кошачьи, прижала к себе хрипящего и булькающего Ивана Сергеевича, боком-боком потянула за собой. Невозможно вжимаясь в пол – прикрывалась убитым ею мужем. От Васильева, замершего и смотрящего, как она двигается назад и вбок, точно между стволом КС и Макаром.
Близнецы, белые как мука, отступали по стеночке, двигаясь к скрипнувшей двери, открытой Машкой.
Ашот замер, смотря на Машу. Не на Жанну, на Машу.
Макар потянул из петли колотушку, понимая
