«Название «Редкая птица» я вроде раньше слышал, а саму группу – нет. Пошел с Серегой посмотреть, что это такое. Концерт проходил в ДК им. Правды. На клавишах у них играл сын известного советского композитора Аедоницкого – Алексей. Но меня абсолютно смел басист, который еще и вокалистом был. Харизматичный, фактурный парень, с хорошей исполнительской техникой. Не понравилось только, что он слэповал беспощадно, поскольку слэп тогда входил у басистов в моду. Но все равно я Ольге после концерта сказал: «Обрати внимание, вот с этим человеком я буду играть». Звали его Сережка Галанин. Познакомились мы, правда, лишь через два года после того вечера.
И еще запомнился гитарист «Редкой птицы» – черноволосый чувачок невысокого роста, тоже очень модно игравший. В тот момент приобрела актуальность так называемая отсечка. Но у нас трудно было найти гитариста, умеющего ее играть. Большинство придерживалось стилистики 70-х. Модных, продвинутых музыкантов не хватало. А этот парень Женя Хавтан был как раз оригинальным. Я попросил Серегу познакомить меня с ним. И вскоре пригласил Женьку в «Постскриптум». Хотелось внести какой-то перелом в нашу музыку. Заиграть нестандартно, современно, стильно. Мне требовался человек под такую задачу. На что я ориентировался? Ну, на то, чем впоследствии стала группа «Браво». Прости, но это я ее фактически придумал…
Хавтан к нам в «Постскриптум» перешел, когда его уже отцепили от «Редкой птицы», переименованной в «Гулливера». Там рулили Галанин с Аедоницким, которые вместо него пригласили Александра Горячева, того, что потом вошел в первый состав «Бригады С», выступил с нами на легендарной «Рок-ёлке» и тут же свалил к Владимиру Кузьмину…»
«К моменту появления Хавтана мы в «Постскриптуме» втроем остались, – говорит Кузин. – Гарик, я и Бритченков. Женьку я прежде не знал. Его Гарик нашел. Наверное, выяснил, что у него есть «комбик» неплохой, гитара «Aria Pro II» вишневого цвета, ну и позвал к нам. Хавтан хорошо впитывал разные идеи, мне понравились его энергия и уровень игры. И мы с ним потихонечку, через меня, начали проводить всякие преобразования. Скажем, Бричкин нас как басист не устраивал. И мы с ним расстались. А через какое-то время и Гарика убрали. Что, к слову, подтолкнуло его к новой деятельности. Гарик мне сам позже говорил: если бы не уход из «Постскриптума», еще неизвестно, чем бы он занимался. У них все же разные музыкальные стремления с Хавтаном были. Сукачев склонялся к чему-то андеграундному, к «новой волне». Я с ним потом играл подобные концерты, когда в его команде уже появились Андрей Савушкин и Игорь Амбалов. А тогда мне, как и Хавтану, хотелось чего-то другого. Вместе в «Постскриптуме» у нас перестало получаться. Бритченков, допустим, «Верю я» предлагал в регги сделать. Но мы не знали, что такое регги, как это играть. У меня вообще пару лет в начале 1980-х был заскок – я перестал слушать любую музыку, чтобы освободиться от всяких влияний и найти нечто свое. Друзья мои все меломанами были, постоянно новинками обменивались, я мог у них любую запись достать. Но, как идиот, от всего отказывался…»
Сукачев не отрицает, что из «Постскриптума» его выгнали Кузин и Хавтан. После чего они сделали «Браво». «Все произошло согласно поговорке про двух медведей в одной берлоге. До некоторых пор мы еще были подпольной концертной группой из 70-х (вроде той, в которой до «Постскриптума» играл и Хавтан), неким комьюнити, где каждый имел право голоса. Старомодная хрень. Мы не делили деньги, вместе копили на гитары, свет, пульт и были, в сущности, наивными идиотами. Коммерческая стратегия, которую привнес Женя, была для нас неожиданной.
Мы стали выступать на каких-то танцах, свадьбах. Я никогда не умел петь Юрия Антонова и прочую эстраду. А делать начали именно такую программу. Кузин был готов это играть, а я и Сережка Бритченков – нет.
Кажется, мне как-то попался документальный фильм о «Браво», где Женька объяснял, почему меня убрали из «Постскриптума». Я лично этой истории не помню, но она мне нравится. Оказывается, у нас предстояло какое-то денежное выступление, и нужно было самим тащить колонки на четвертый этаж. Но я «дал звезду». Сказал, что ничего никуда не потащу, потому что пою песни, а не таскаю аппаратуру. Это явилось камнем преткновения. Хавтан с Кузиным собрались у Паши дома и решили выдать мне «черную метку». Круто! Я правда звезда рок-н-ролла! И стопроцентно мог что-то подобное сказать, даже не сомневаюсь…»
«Не помню такого, – возражает Кузин. – Это какие-то придумки Женьки или Гарика. Когда нужно было тащить что-то из аппаратуры, все у нас таскали, и Гарик тоже. Куда ему деваться? А расставание в «Постскриптуме» получилось как-то само собой. Переломный период был. Не сходились мы в тот момент музыкально. Нам с Хавтаном не нравилось, как Гарик песни исполняет. Мне хотелось, чтобы «вставляло». Вот когда Агузарова появилась – «вставило», я чуть со стула не упал от ее пения. Этого и хотелось.
Кроме того, Женя, насколько я понимаю, все время искал, где ему лучше. Поэтому мог играть в нескольких коллективах одновременно. Он, собственно, так и делал, когда мы уже начали с ним репетировать. И еще ему (как и Сукачеву) требовалось быть главным. И я с этим спокойно согласился. Хочешь быть главным – да ради Бога! При этом надо сказать, что идея играть твисты, ту музыку, что появилась в репертуаре «Браво», действительно принадлежала Гарику…»
Оставшись вне коллектива, но с теми же лидерскими амбициями, Сукачев не захандрил, а как бы начал все с чистого листа. Причем с экс-компаньонами по «Постскриптуму» сохранил вполне товарищеские отношения. Хавтану подарил на память песню «Верю я», ту самую, что сочинил в альянсе с другим «постскриптумовским» отставником Бритченковым. И она стала одним из ключевых хитов «Браво». А с Кузиным продолжил периодическое сотрудничество на протяжении следующего десятилетия.
«Никакой острой конкуренции с «Браво» у меня не возникло. Я их обожал и понимал, что это великая группа с великой певицей Жанной Агузаровой. Для меня «Браво» – это именно то аутентичное «Браво» с Агузаровой. Остальное – развитие команды по своим критериям. Когда Женька попросил оставить им «Верю я», я легко сказал: играйте, пожалуйста. И они сделали эту песенку знаменитой».
После «Постскриптума» творческие порывы Сукачева могли увести его совсем к другому искусству. А чего биться о стену? Тем, кого он звал в свои группы, не нравилось, как и что он поет. А музыку, которая привлекала его, не с кем было играть. Ну и в пень тогда эти рок-эксперименты. Свою неформатную креативность можно реализовать, например, в театре, который, так же как и музыка, манил Гарика с детства. Его же и отец
