удивился, когда узнал, что гости желают совершить небольшую познавательную прогулку… Аура в этой глуши была действительно не очень. Давило грудь, овладевало беспокойство, временами граничащее с паникой. Расступились криворукие деревья, показались руины замка Валленхайм…
– Мрачновато здесь, – изрек непререкаемую истину Фельдман.
Сердце билось с нарастанием. Неужели это то, о чем рассказывала под гипнозом внучка Белоярского? Все на месте: остатки прямоугольной башни в углу крыши, стены еще десятилетия назад пришли в негодность, в дырах колосится чертополох. Все заброшено, люди сюда не ходят, никому нет дела до этой угрюмой древности. Возможно, она не представляет исторической ценности: кто такой для потомков малоизвестный барон фон Ледендорф?
Когда-то к замку вела дорога, теперь она полностью заросла бурьяном, можно было лишь гадать о ее ориентации в пространстве. Лес вплотную подступал к замку, штурмовал подходы, забирался в многочисленные дыры, в оконные проемы. Дожди, ветра, время – методично разрушали каменную глыбу. Он чувствовал, как в голове происходят подозрительные процессы, включился участок мозга, ответственный за странные видения, шевелились волосы на загривке… Он стоял у разбитого вдребезги крыльца, смотрел на раскрошенную стену, на просевшую лестницу в глубине мглистого проема, страшно боялся перейти заваленную битым камнем грань…
И вновь разверзались глубины подсознания. Растворился в чистом воздухе озадаченно ковыряющий в носу Фельдман, посыпались разноцветные «пиксели». Лучше не стоять во всем этом! Он сделал шаг назад. Поздно. Яркие образы – кровь на рукаве, черные тени в низко надвинутых капюшонах, повелитель страха, дирижирующий своим оркестром на заднем плане – он всего лишь большое продолговатое пятно. Молодая женщина, сидящая на краю тахты, папка на коленях, белый лист, она сомкнула колени, старательно что-то штрихует. Сейчас появится кровавый убийца, она поднимет голову… Видение цеплялось за мозг с настораживающей регулярностью. Зачем оно это делало?
– Ау, растение? – крикнул в ухо Фельдман. Встряхнул его, словно пыльный коврик.
Все ушло. Осталась серая глыба, не представляющая исторической ценности, возмущенная, немного испуганная физиономия Фельдмана. Махровая туча над головой, способная учинить небольшое, но очень мокрое светопреставление.
– Не понимаю я многого, – пожаловался Вадим.
– Я тоже, знаешь ли, многого не понимаю, – раздраженно сплюнул Фельдман, – Будем перечислять? Не понимаю, почему пачкаются полотенца, если ими вытирают только чистые руки; почему пятью пять – двадцать пять, шестью шесть – тридцать шесть, а семью семь – не сорок семь. Да я вообще ничего, как выясняется, не понимаю! Пошли отсюда.
– Уже? – удивился Вадим.
– Пока целые, – огрызнулся Павел, – Внутри опасно – шагу не ступить, чтобы не сломать себе шею. Будем ждать явления Гюнтера.
– А где мы будем его ждать? – тупо спросил Вадим.
– Кажется, знаю, – щелкнул пальцами Павел, – Есть тут к востоку еще одно приятное местечко…
На деревенском кладбище было еще неуютнее. Обширная поляна, ограниченная с запада пахучим болотом, с других сторон – каким-то мрачным сказочным лесом, состоящим из старых буков и осин. Царила пугающая тишь, туча проплыла мимо кладбища, не зацепив дождем. Застыли листья на ветвях, не колыхалась трава. Обмерла ворона на ветке, только следила напряженно за пришельцами бусинкой глаза. Павел с Вадимом медленно бродили по заросшим сорняками дорожкам, мимо того, что когда-то называлось надгробными памятниками и прочей кладбищенской атрибутикой, мимо просевших могил, скособоченных и обросших сохлой грязью склепов. Южная часть сельского погоста продолжала использоваться по прямому назначению, носила местами ухоженный характер. На северной, особенно в лесу, все было заброшено, забыто и попросту пугало. Здесь стоило ходить с особой осторожностью, чтобы не рухнуть в объятия какого-нибудь «исторического» мертвеца.
Вадим присел под дерево, закурил. Павла потянуло к знаниям, он медленно смещался от могилы к могиле, присаживался на корточки, чистил ладонями покореженные плиты, где сохранились надписи, пытался что-то прочесть, осмыслить прочитанное. Временами доносилось заупокойное бормотание:
– Марта Кауфман… несчастная девочка, скончалась в сорок девятом, и было ей всего-то семьдесят… Вильгельм Швеллер… надо же, как гордо звучит, а пацаненку всего четыре года, какая, право, жалость… Элеонора Миллер – весьма, весьма почтенный возраст, не родственница, случайно, нашей королевы бензоколонки?… Оп-па…
Фельдман поманил Вадима пальцем. Пришлось вставать, тащиться неведомо куда. Могила барона Густава фон Ледендорфа ничем не выделялась на фоне прочих – разве что заросла курослепом по самую плиту. Они угрюмо рассматривали расколотую глыбу, остатки стертого барельефа, которые Павел пытался отчистить рукавом, но не слишком результативно. Лишенное элементарной индивидуальности лицо в профиль, строгая готическая вязь в качестве обрамления. Слова эпитафии прочесть невозможно: от букв уцелели лишь обломки. Прочтению поддавалось только имя погребенного, выполненное крупными буквами: Густав фон Ледендорф. И даты: 1872–1947…
– Долгую жизнь прожил стервятник… – задумчиво пробормотал Фельдман.
– Какой же он стервятник, – возразил Вадим, – У старика была харизма, черная энергетика, способность к гипнозу, а главное, специфическое чувство юмора. Но в жизни он не преуспел. Остаток дней прожил в нищете, и умер там же…
Что-то шевельнулось позади памятника, хрустнул камень. Вскочили одновременно, инстинкт не дремал. Быстро переглянулись. Заходи слева, – показал глазами Фельдман. Сердце ухнуло в пятки, но кулаки машинально сжались. Повязали? – мелькнула огорчительная мысль.
– Попрошу без драки, – зарокотал знакомый сочный голос с сильным акцентом, – Знаю я вас, готовы уже растерзать старинного приятеля…
– Идиот! – набросился с кулаками Фельдман, – И это ты называешь чувством юмора?! Позвонить не мог? Мы тут и без твоих фокусов едва от ужаса не обделались!..
– А теперь слушайте, – пробасил Гюнтер, гнездясь на опрокинутой плите. Видок у него при этом был усталый, как будто его пешком гнали из Берлина, но чертовски довольный, – Не знаю, чем вы тут занимались, некрофилы несчастные… но время, я уверен, вы потратили зря.
Фельдман молчал. Понятно, что Гюнтер набивал себе цену.
– Мы с Клаусом проехались по нескольким местным старикам – из числа тех, кто проживал в Аккерхау во времена Второй мировой войны. Кстати, – Гюнтер стрельнул глазами в Фельдмана, – Желание старины Клауса оказать мне добрую услугу определялось не только его радушием и покладистым характером, но и купюрой в сто евро, которая самым загадочным образом переместилась из моего кармана в его карман.
Фельдман (из последних сил) молчал.
– Хорошо, будем говорить только о деле, – вздохнул Гюнтер, – И очень быстро, поскольку нам нужно отсюда убираться. Машина на проселке.
– А как же фрау Мюллер? – подколол Фельдман.
– Ты считаешь, фрау Мюллер исчезнет из этой деревни? – оживился Гюнтер, – Или я куда-то денусь из этой страны? Считай, что шутка не удалась, Павел. В деревне Зандерс остались семь пожилых людей, способных вспомнить события далеких времен, когда дикие русские племена… в общем, неважно. Двое – Андреа Рузбик и Вилли Шон – выжили из ума, беседа с ними заведет в тупик. Курт Харбиндер весь сентябрь сорок пятого провел в мастерских Урби Штрассера, занимался ремонтом постоянно ломающейся советской техники. Хелен Айзенгер прекрасно помнит оккупацию, молодых советских офицеров из расквартированной в Зандерс части, но информацией по нужному нам эпизоду не владеет. Барбара Шмут обладает феноменальной памятью – особенно на события, не представляющие интереса. Остались Хельга и Рихард Зоннерманн – престарелая супружеская чета. По закону всемирной подлости с этой почтенной парой я поговорил в последнюю очередь. Весьма радушные люди…
– Ну, не тяни, умоляю, – взмолился Фельдман.
– Не знаю, – сменил тон и выражение лица Гюнтер, – В этом есть что-то странное. Что-то поистине мистическое.
– Ты имеешь в виду?.. – напрягся Вадим.
– Я имею в виду везенье. Что-то невероятное. Они вспомнили тот вечер. Тот промозглый осенний
