От неприятностей худо-бедно увертывались. Микроавтобус рванулся с места. Отпрыгнул от парней, помчался назад Гюнтер. Вадим откатил дверцу, рассчитывая, что тот нырнет. Но ловкости немецкому сыщику не хватило. Он запнулся и с воплем грохнулся грудью о подножку. Вадим схватил его за шиворот, на ходу затягивал в салон. Кто-то с воплем выпрыгнул из-под колес. Фельдман выжал газ: микроавтобус с отчаянным скрежетом процарапал левый бок джипа, качнулся над водостоком, но сцепления с дорогой не утерял, помчался по проезжей части. Захлопали выстрелы. С треском разлетелась задняя фара. Задвинув дверцу, Вадим обернулся – братва, попрятав пистолеты, судорожно пыталась развернуть джип на узкой дороге…
Всё это напоминало какую-то пародию на ужасы и экшн. С трассы Фельдман ушел за ближайшим поворотом – свернул на раздолбанный проселок под эскапады «зарубежной эстрады» из приемника. Машина затряслась по бездорожьям чужой отчизны. Свернул еще раз, махнул напрямик через поляну, пропылил мимо заброшенного фермерского хозяйства, освоил клеверное поле, взгромоздился на очередной проселок, уперся в лес и радостно возвестил, что заблудился.
– Меняемся местами, – прохрипел, держась за отбитую грудину, Гюнтер, – Найду выход…
– А это ничего, что ты у нас ранен? – поворотился Фельдман, – Я слышал, как ты шандарахнулся, было здорово. Не многовато ли у нас неприятностей в расчете на сорок миль?
– Нас преследует злой рок, – рассудительно изрек Вадим.
– Нас преследует злая попса, – разозлился Фельдман, выключил орущее устройство, откинул голову и начал судорожно вздрагивать от смеха…
Позднее выяснилось, что, благодаря стараниям всезнающего Гюнтера, они промахнулись мимо Берлина. Столица всея Германии осталась где-то на туманном востоке. Ничего, – успокоил приятелей Гюнтер, – чем западнее, тем цивилизованнее. Ночь провели в симпатичном мотеле с интригующим названием «Schummerstunde» («Сумерки»). Гюнтер обрывал телефон. Сквозь дремоту Вадим усвоил, что Полина Юрьевна явилась-таки в полицию, где дала исчерпывающие признательные показания, рассказала, как все было на самом деле, и теперь криминальная полиция страстно жаждет снять показания с русских, которые проходят по делу исключительно свидетелями. Якобы полиция закрыла глаза на самоуправство Фельдмана и Гордецкого в доме Басардиных, а также на физическое оскорбление представителей полицейского управления Магдебурга.
– Хрен им, – возмущался Фельдман, – Придем к ним – вот, мол, на блюдечке, а нас в кутузку, и по паре лет за избиение копов!
«Я не бил», – лениво вспоминал Вадим, – «И старуху за горло не хватал. Пусть Фельдман сам мотает».
– Типичное русское разгильдяйство и непонимание элементарной ситуации, – возмущался Гюнтер, – Без разрешения официальных структур вы просто не улетите из этой страны! Нет, можно, конечно, уйти в нелегалы, перейти ночью польскую границу, потом белорусскую, но этим точно заработаете срок…
Фельдман долго пыхтел, рожая компромиссное решение, что для начала они должны добраться до Берлина, там он свяжется со своим старинным знакомым, ответственным работником государственной корпорации «Росэкспо», у которого есть связи в дипломатических кругах, и разговаривать с полицией он согласен только в присутствии сотрудников российского дипломатического ведомства.
И вновь плутания по окрестностям Берлина. Прощание с Гюнтером – отличным немецким (жаль, не русским) парнем. Скромная гостиница в одном из пригородов бывшей столицы восточной зоны. Двухкомнатный номер с серыми занавесками. Фельдман то появлялся, то пропадал, а если был на месте, постоянно кому-то названивал, не выключая зарядное устройство из розетки.
– Вечером появится господин из российского посольства, – хвастливо заявил он, – Хорошо иметь полезные связи, двоечник. Попутно я напряг один источник, работавший когда-то на «Штази». Заряжены подчиненные по агентству – будем считать, что поиск офицера Советской Армии без особых примет стартовал. Расслабься, старик, – широко зевнул Павел, – Нас пока не ищут в Берлине. После разговора с полицией… если не окажемся, конечно, за решеткой, переберемся в другую гостиницу. Погуляем по Унтер- ден-Линден, самой красивой улице Берлина, заглянем на Курфюрстендамм – там прелестные магазины. Дыши спокойно. Но дальше кафетерия в подвале лучше пока не ходи… Кстати, есть идея перебраться на «постоялый двор» Ларса Строшена на площади Аденауэра, слышал о таком? А я однажды даже ночевал. Двести евро за ночь, недорого. Но просто пестня, Вадим! Строшен – музыкант и художник, и детище его – просто неповторимо. Тридцать комнат, все разные. Дизайн каждой – произведение искусства! Комната – тюремная камера, комната с летающей кроватью, комната в зеркалах, комната с двумя гробиками вместо постелей, комната «вверх тормашками», где все наоборот, ты ходишь по потолку, а над тобой прикручена мебель… Лично я ночевал в комнате, имитирующей прозекторскую. Там даже муляжи покойников были – весьма убедительные, и пахли…
Следующий звонок Фельдман произвел из ванной комнаты. Выбрался какой-то нервный, с полотенцем, затянутым на шее.
– Кто это был? – насторожился Вадим, – Неприятности? Тебе помочь повеситься?
– Сам догадайся, – проворчал Павел, – То толстеет, то худеет, на всю хату голосит. Не гармошка. Она считает, что я тут изменяю ей полным ходом. Жалуется на безденежье. Знаешь, что такое бедность, Вадим? Это когда из всех запасов остается только словарный!
– Тебе не страшно, что она там одна?
Павел не смутился.
– Она уехала временно из дома. Живет у подруги. За нашу совместную жизнь это девятый или десятый раз. Удивляюсь я порой терпению Эльвиры…
В тот же час он снял блокировку на отдельные входящие звонки, набрал номер, гадая, правильно ли делает.
– Скотина! – завизжала Лиза. Вадим зажмурился от удовольствия, никогда еще женский визг не доставлял ему такого наслаждения, – Ты что, не мог раньше позвонить?! Я уже похоронила тебя! Я вся седая, некрасивая и толстая!
– Почему толстая? – не понял Вадим, – Таблетки от похудения принимаешь?
– Жру потому что все подряд! На нервной почве!
Она замолчала. Вадим напрягся. Если женщина внезапно замолчала, она явно хочет что-то сказать.
– Ты права, дорогая, – вздохнул Вадим, – Совесть подсказывает застрелиться. Но жизненный опыт возражает. Я скоро приеду. Прости, но я действительно не мог позвонить. Ты в порядке?
– Как это мило, что ты спросил, – умилилась Лиза и с размаху швырнула трубку.
– Женщину проще поменять, чем понять, – тут же всунулся в комнату Фельдман.
К вечеру Вадим был порядком под градусом. Битый час просидел в подвальном помещении, истребляя пинты пива и отнекиваясь от страшненьких проституток. Таращился в телевизор, в котором пышным цветом цвела реклама – бестактный двигатель торговли, грохотала вечная война за влияние над густой, пахучей, маслянистой жидкостью черного цвета. Вернувшись в номер, обнаружил Фельдмана с одной из проституток. Слегка одетая девочка жеманно хихикнула, закрывая трусики газеткой. Стена, – машинально оценил Вадим. Сплошная штукатурка.
– Соотечественница, – представил партнершу подогретый Фельдман, – Посмотри, какая хорошенькая. Была рекламным лицом Урюпинской гуталиновой фабрики. Слушай, ты можешь осуждать меня сколько угодно, но давай быстрее проходи в комнату. И не высовывайся, пока не скажу…
Всю ночь его терзала холодная немецкая клаустрофобия. Последние сутки в стране, решительно отторгаемой организмом. Наутро заявился работник российской дипломатической структуры – этому парню Фельдман когда-то оказал услугу. Вопрос с поездкой в немецкую тюрьму решился в пользу несостоявшихся заключенных. Полицейских было двое, они рассматривали русских «туристов» с нескрываемой неприязнью. Задавали вопросы, львиная доля которых была непроходимой тупостью. Просили говорить помедленнее, десять раз повторить, все подробно записывали. «Свидетели» крепились, усмиряли жгучее желание выбить из господ полицейских их надменную официозную дурь. А те заставили расписаться в десятках бумаг, с сожалением посмотрели на их запястья, не отягощенные наручниками, откланялись.
– Сходите в церковь, Павел Викторович, – осклабился работник дипломатической структуры, – Православная здесь неподалеку. И живо в аэропорт – ваш рейс через три часа. Уедете городской
