«Ты поднимись к нам, позвони, постучи», – попросила Полина и услышала в ответ, что Лиля уже стоит возле двери.
…Они с Женей примчались домой: она как ошпаренная выскочила из парикмахерской, он – из клиники.
«Только, пожалуйста, осторожнее, не гони!» – просила Полина.
«Приеду – выдеру, как сидорову козу», – обещал Женя.
Он приехал первым.
…Из квартиры вынесли носилки. Мучнисто-бледное, помертвевшее Женино лицо. «Скорая». Больница. Длинные коридоры, холодный искусственный свет. Врачи и медсестры в форменных костюмах. Грустные глаза, понимающие взгляды. Фальшивые слова ободрения и надежды. Соня жива, но она в глубокой коме, подключена к аппарату искусственной вентиляции легких. Нужно ждать. «Она выкарабкается? Скажите, она ведь выживет?!» Ответ всегда один и тот же: нужно ждать.
…Поздний вечер. Они с Женей – на кухне. Алик неслышной тенью проскользнул мимо открытой двери. Он вернулся из библиотеки, когда Соню уже увозили в больницу. Когда родители возвратились домой, мальчик выбежал им навстречу, расспрашивал про Соню, плакал. Потом повернулся и, ссутулив плечи, ушел в детскую, где больше не было его сестры.
Женя позвал мальчика, предложил накормить ужином, но тот отказался.
«Он очень переживает, – сказал муж. – Нам всем тяжело, но мы должны надеяться».
Полина сидела каменным изваянием. Она не могла заставить себя проявить заботу и участие ни к Алику, ни к кому бы то ни было.
…«Зачем Соня это сделала?» Никто не мог поверить, никто не понимал, не знал. «Но ведь признаки были», – осторожно говорила Венера Ильдаровна, скорбно качая головой. Да, признаки были… Но Полина слишком погрузилась в свое собственное душевное состояние. А еще оказалась чересчур самонадеянной, думала, что хорошо знает свою дочь. Женя, осунувшийся, похудевший, с красными от слез и недосыпа глазами, ругал себя за легкомыслие и невнимательность.
…Сердечки – розовые, красные, большие, совсем крохотные, нарисованные, вырезанные из бумаги. Фотография симпатичного подростка, распечатанная на цветном принтере: Соня снимала его на телефон, втайне, откуда-то сбоку. Написанное Сониным почерком, многократно повторенное имя «Марат», соединенное с ее собственным именем. И, наконец, записка. Не обычная, а на планшете. Открыли файл – а там: «Если я ему не нужна, то зачем вообще – я? Не хочу».
…Родители Марата и сам он, перепуганный донельзя. Лицо у него белое и узкое, как лезвие ножа. Неужели это лицо покорило Сонино сердце, поразило ее душу? Неужели с появлением Марата закончились для нее куклы, игрушки, откровенные разговоры с мамой, дурачества с Лилей, осталось только единственное желание – стать нужной этому растерянному, жалкому мальчишке? «Он не знал! Сонечка ведь ничего ему не говорила!» – плакала и твердила раз за разом мама Марата, а он сам только беспомощно открывал рот и кивал, как китайская игрушка-собачка на панели Жениной машины.
…Ночью, лежа в кровати рядом с мужем, который тоже не спал, Полина думала, что душа ее ссохлась, состарилась, умерла. Сколько людей живет на Земле? Семь миллиардов? Семь с половиной? Так много людей – и такое беспросветное, черное одиночество. Даже Женя казался далеким и непознанным, как иная планета.
Ничего не могло быть хуже, горше, страшнее, чем то, что случилось в их жизни. В каком-то смысле мысль эта была утешительна: ведь если человек достиг глубины своего несчастья, упал и коснулся самого дна, то дальше может быть лишь один путь – наверх, и это вселяло пусть призрачную, но все-таки надежду. Но незачем кормить себя этой ложью! Легче не станет, Полина знала, что дальше будет становиться только хуже. Сколько боли и одиночества ей еще предстоит? Сколько еще падать?
…Десять минут в день. Ровно десять минут им разрешали побыть возле Сони в реанимации. Они всегда приходили по отдельности – Полина и Женя. Он вечером, она утром. Каждому хотелось побыть наедине со своей девочкой: бывают такие минуты, когда самые близкие становятся посторонними. Полина садилась на стул, брала дочь за руку, прижимала ее ладошку к губам. Заговаривала, как деревенская знахарка, убеждала, умоляла, звала. Хотела вытянуть Сонечку оттуда, где она сейчас пребывала. Просила вернуться, перестать пугать маму и папу.
Но родное, бесконечно любимое лицо с горестной складочкой, что залегла меж бровей, оставалось суровым и безучастным. Соня не слышала мать, не желала возвращаться. Ей было не жаль тех, кого она оставила. Не было больно, не было грустно.
«Она не слышит вас», – сказал врач. «Откуда вы знаете? Вы были в коме? Вы вернулись с того света? Откуда вам известно, что сейчас чувствует моя дочь? А если вы ни черта не знаете, то заткнитесь и убирайтесь!» Полина кричала, ей кололи уколы, выводили под руки из палаты…
…Рано утром им позвонили – Полина сразу поняла зачем в ту же минуту. Соня не выжила. Это был лишь вопрос времени, говорили врачи, того и следовало ожидать, доза оказалась слишком велика. С каждым днем шансы на счастливый исход таяли.
Но даже если бы, гипотетически, Соня пришла в себя, она никогда не стала бы прежней. Мозг был безнадежно поврежден.
«Поверьте, так лучше», – слышала Полина. Слышала и отказывалась верить.
…Похороны. Черный провал, никаких воспоминаний. Слава богу. Хотя меньше всего на свете Полина хотела бы славить того, кто отнял у нее Соню.
…Два часа ночи. Полина очнулась – она больше не спала, как все нормальные люди, а только проваливалась в наркотическое забытье и выпадала из него. Женя сидел на кровати, подвернув под себя ноги. Горел ночник. На прикроватном столике – опустевшая бутылка водки и стакан. Женя плакал, а она ничего не могла понять, не могла сообразить, что делать, что сказать. Отупела от таблеток, головной боли, от постоянного, непреходящего отчаяния. «Все кончено», – пробормотала она в итоге. Или, может, только подумала? И снова закрыла глаза.
…После поминок на девятый день Полине стало плохо. Гипертонический криз. Нервный срыв. Две недели она пролежала в больнице. Отдельная палата, внимательные врачи. Снова лекарства, слова утешения, расспросы и советы, сеансы Олега Павловича. Когда пришла пора выписываться из клиники, Женя хотел отправить ее в санаторий, но Полина наотрез отказалась. Хватит с нее врачей, больниц и капельниц.
Она оказалась дома. Но дом был неузнаваем. В ее сознании дом ассоциировался с присутствием Сони – с ее голосом, смехом, капризами и шуточками, с ее котом.
А теперь все стало другим.
Так бывает, если приехать в родной город после долгого отсутствия. Вроде бы все на своих местах – здания, улицы, скверы, парки и мосты. Но что-то чужое есть в этой картине. Видимо, глаз успел отвыкнуть от нее, поэтому многие вещи видятся иначе.
А может, некая таинственная сила изменила что-то, перепутала, перемешала атомы и молекулы, сдвинула углы, сместила перспективу – и тебе больше не удастся вернуться
