Впервые ей удалось пробить брешь в маске невозмутимого спокойствия доктора Саперштайна. И это доставило ей немало удовольствия. Она даже немного выпрямилась.
– Не думали, что я знаю так много? – Она вспомнила Рика Харлисса, его лицо, изрезанное морщинами, следами долгих лет отчаяния и горя, и ту грязную комнатушку в мотеле, где он открыл ей правду о ее рождении. О том, что ее сделали в Хэвене.
– То, что творилось в Домашнем Фонде, было ошибкой, – честно признал он, в очередной раз удивив Джемму. – Но пойми, когда я узнал об этом, было уже слишком поздно. Мы были на грани закрытия. Я проводил большую часть времени в самолетах, курсируя между штатами и даже странами, пытался найти новые источники финансирования. И доверил управление не тем людям. Но поверь, как только я узнал всю правду, я положил этому конец.
Могло ли это быть правдой? В письме, которое оставила подруге Эмилия Хуан, говорилось, что идея принадлежала доктору Саперштайну. Но что, если она солгала, устыдившись собственной роли в этом деле?
Что, если она действительно покончила с собой? Не вынесла чувства вины, стыда, угрызений совести?
– Но вы скрыли это, – сказала Джемма. – Вы солгали и заставили других лгать.
– А что еще я мог сделать? Мы бы потеряли все. Все это стало бы бессмысленным, – ответил доктор, подаваясь вперед. Его глаза в одно мгновение превратились в металл. – Мы говорим об исследованиях, которые напрямую влияют на борьбу с болезнью Альцгеймера. Они помогают узнать, почему человеческий мозг усыхает и как это остановить. Эти исследования могут помочь сохранить жизни тысячам простых людей, застрявших в зонах военных конфликтов. Их результаты можно было бы использовать для целенаправленных атак, чтобы предотвратить гибель невинных. Эти исследования также необходимы для современной индустрии пищевых продуктов. Я сожалею о некоторых наших действиях. И о том, что делалось от нашего имени. Но мы боролись с развернутой в стране кампанией против разума, против науки… Против исследований.
– И все же вы не имеете права, – сказала Джемма.
Он наклонил голову и на несколько секунд закрыл глаза. Можно было подумать, доктор решил помолиться. Затем он выпрямился и словно в одночасье постарел на несколько лет.
– Ты пользуешься шампунем?
Вопрос оказался настолько неожиданным, что Джемма даже не смогла кивнуть. Но он все равно продолжил:
– Ты принимаешь лекарства, когда простужена? Или анальгин, когда голова болит? Как насчет прививок? Тебя прививали от свинки, краснухи и столбняка? Ты же знаешь, что вакцина – не что иное, как болезнь. Ослабленная форма, которой тебя специально заражают.
– К чему вы клоните? – У Джеммы закружилась голова, словно она резко встала со стула, хотя продолжала сидеть на месте.
– Ты когда-нибудь задумывалась над тем, как эти лекарства попадают на рынок? Какой путь прошел анальгин, прежде чем попасть на полочку в твоей ванной? Как мы научились лечить полиомиелит? Туберкулез? Оспу? Как нам удалось спасти жизни сотням тысяч, даже миллионам людей, избавив их от разного рода заболеваний? – Улыбка исчезла с его лица. – Сотни тысяч мышей, кроликов и приматов умерли ради этого. И люди тоже, само собой. Волонтеры, безнадежно больные. Некоторые из них умерли от побочных эффектов, индивидуальной непереносимости – все это непредсказуемо. Другие погибли из-за того, что вопрос был недостаточно изучен, или, наконец, им просто не повезло. Я всего лишь один из тысяч ученых, которые делают свою каждодневную работу… Опасную работу – убивать людей в настоящем, чтобы в будущем другие могли жить. Кошмарный парадокс, но ничего не попишешь. Ты знаешь, что одна моя бывшая сотрудница запустила собственный проект в Аллентауне, штат Пенсильвания? Теперь все наше финансирование перейдет к ней. И начнется новый виток.
Что-то шевельнулось в закоулках памяти Джеммы, но она не смогла расшифровать.
Саперштайн еще не закончил.
– И я говорю только о медицинских исследованиях. Они ничто по сравнению с работами, которые каждый день ведутся по всему миру, чтобы продукты были дешевле, одежда моднее, телефоны современнее, а машины быстрее.
– Это другое, – ответила Джемма, хотя и сама до конца не понимала, в чем разница.
– Так ли это? – он покачал головой. – Не думаю. Все, что у нас есть, все, что мы знаем, чем владеем… Все это оплачено чьей-то кровью. Ты осознаешь, что мы говорим лишь о пропорциях, процентах и цифрах, как только поймешь: это чистая математика.
Он пытался сбить ее с толку, подменяя понятия. Так же всегда делал ее отец.
– Ради какого количества больных, получающих надежду на исцеление, можно рискнуть жизнью одного человека? Десятка? Сотни? Жизнь скольких людей должна улучшиться благодаря внедрению новой технологии, чтобы забыть о том, что она же разрушит жизни тех, кто выигрывал от существования старой? И какой должна быть помощь? Нужно немного помогать или много? Сейчас или в будущем? Ответь мне. Если знаешь, поделись со мной.
Само собой, Джемма не знала ответов на эти вопросы. Их ведь просто нет. Не существует.
– А как насчет тех детей, что за копейки день и ночь гнут спины на фабриках по всему миру, чтобы ты и твои друзья носили эти футболки? Очень быстро их убивают опухоли, вызванные парами химикатов, дымом и смогом. Что ты думаешь о мальчишках, которых продают в рабство на рыболовные суда, чтобы мы круглый год могли лакомиться свежими креветками? Девочки вдвое младше тебя помогают производить твою обувь, помаду, чехлы для телефонов и аксессуары. Ты когда-нибудь думала о детях, которые гибнут во время взрывов на шахтах, где они добывают минералы, необходимые для модуля памяти в твоем телефоне? А о детях, которых разрывало на куски во время атак с воздуха в странах, из которых мы десятилетиями выжимаем нефть? Целые страны опустошены, а их население медленно умирает от голода. Как насчет них? Кто о них поплачет?
О них плакала Джемма. И не могла остановиться.
– Пойми, в Хэвене мы никогда не клонировали людей. Это невозможно и никогда не будет осуществлено. Мы клонировали генетический материал, клетки эмбрионов, структуры.
Эту речь он произносил так легко и быстро, что Джемма догадалась: он часто твердит это и самому себе. Так часто, что действительно начал верить.
– Невозможно при помощи науки сделать человека. Мы все рождаемся только набором клеток и химических элементов. А людьми мы становимся потом.
Девушка вспомнила Каллиопу с ее торчащими ребрами и влажными ладонями, которыми она крепко цеплялась за Джемму. Ей стало грустно.
– Реплики не чувствуют грусти, любви или сострадания. Когда они умирают, никто их не оплакивает и они ни о ком не горюют. Любой из них убил бы тебя или меня, если бы это ему было выгодно. Любой обманет тебя или ограбит и
