Подкопаев видел, как наклоняется мединилла великолепная. Ее ветви сгибались, как лук, а потом распрямлялись, пуская свистящие стрелы в невидимую мишень. Брауншвейг, как дирижер, взмахивал руками, управлял деревом, его щеки дрожали. То приседал на корточки, то вспрыгивал, он парил, не касаясь земли. Листья дерева утратили зеленый цвет и стали огненно-красными.
Подкопаев чувствовал чудовищную ярость, скопившуюся в зале. Этих людей, сладострастно наблюдавших убийство быка, было множество. Они заполонили банки, офисы, научные центры, университеты. В их руках находились газеты, театры, телевизионные каналы, министерства. Они управляли общественным мнением, создавали и разрушали репутации, доводили до самоубийства врагов, продвигали на влиятельные посты единомышленников. Они сознавали свое единство, объединялись для нанесения удара, для отпора противнику. Страна была захвачена, и только хрупкая преграда отделяла их от полной победы. Этой преградой был Президент. Убивая быка, они убивали Президента. Колдуны и чародеи, они использовали магические знания для сокрушения последней преграды. И тогда настанут окаянные дни для России. Начнутся расстрелы, взбухнут расстрельные рвы, в которые лягут те, для кого Россия святыня. И башня, которую они воздвигнут, уведет Россию под землю, в ад, навсегда лишит ее небесной лазури. И только он, Подкопаев, собирающий в тайный бриллиантик свидетельства страшного заговора, только он один может спасти Россию. Совершить подвиг, пусть и ценой жизни.
Подкопаев поворачивался в разные стороны, направляя секретный объектив на магов. Вероника издалека, чувствуя его смятение и муку, вдохновляла Подкопаева взглядом лазурных глаз.
Школьник перестал витийствовать, а только резко, ладонями вперед, выбрасывал руки, будто помогал дереву толкать в пространство темные сгустки энергии.
Танцор с пилой примерился к запрокинутой бычьей голове и отпилил ее. Голова упала, стукнув рогами о паркет. В туше открылись розовые позвонки, трубки дыхательных путей, пищевод. На мертвой морде не мигали черные, с белыми ресницами, глаза.
Второй танцор вскочил на помост, нырнул головой под раму, на которой в цепях качались копыта. Провел пилой по бычьему животу, погружая в плоть звенящую сталь. Прорезал кожу, грудину, до внутренней полости.
Оба танцора выключили пилы. С разных сторон ухватились за края распила, стали раздвигать. Неохотно, как створки тяжелого шкафа, раздвигалось бычье нутро. В нем, как мокрый валун, обнажилось сердце, скользкая печень, клубки кишок, куль желудка. Сильнее запахло парным мясом.
Танцоры закрепили раздвинутые кромки крюками. С ловкостью мясников засовывали руки в бычью полость, что-то отсекали ножами. С трудом вытаскивали сердце, печень, желудок, шлепали в тазы. Выволакивали из быка розовые легкие, сиреневые связки кишок, наполняя ими тазы. Бык с раскрытым чревом казался пустым сундуком, из которого извлекли все добро.
Появились служители, подхватили тазы и понесли их к очагу, где вывалили на шипящие сковороды. Силачи подступили к помосту, откатили его туда, где пылал очаг.
Там уже блестели ножи. Повара разделывали мясо. Тушу быка ободрали. Насадили на огромный вертел, поместили в огонь. Туша медленно поворачивалась, озаренная пламенем. С нее капал горящий жир. В зале пахло жареным мясом.
Первая часть магического действа завершилась. Все с нетерпением ждали трапезы, рассматривая ее как продолжение таинства.
Началось поедание быка.
Сердце на серебряной тарелке было подано Школьнику и окружавшим его верховным магам. Обжаренное, с румяной корочкой, оно было разрезано на ломти, и маги, орудуя серебряными вилочками и ножами, поедали сердце врага. Тем самым отбирали и наследовали его власть, державную волю, имперскую мечту, живущую в сердце каждого русского властителя.
Зажаренную бычью кровь, коричневыми комьями лежащую на тарелках, поедали политики, депутаты, юристы. Все, кто управлял кровотоками государства. После крушения ненавистного вождя они завладеют руслом, по которому течет русское время, и обратят его вспять.
Политологи вкушали мозг, складчатую белую мякоть, лежащую на подносе. Отрезали тонкие ломти и жевали. Их достоянием становились тайные помыслы вождя, его сокровенные планы, о которых политологи прежде только гадали.
Толстые запеченные губы быка достались журналистам, телеведущим, обозревателям газет и журналов. Тем, кто нес в народ мнения верховной власти, придавая этим мнениям убедительную и неопровержимую силу. Язык, шершавый, загнутый, как турецкий ятаган, был подан пресс-секретарю Президента, и тот обкусывал, обсасывал лакомство, поглядывая на Школьника, которого все видели будущим Президентом. К нему надеялся перейти пресс-секретарь, сохранив свою нынешнюю должность.
Подкопаев старался угадать символы этого ритуального поедания.
Блистательный гей, очаровательный кавалер, изнывающий в поисках достойного мужа, держал в руках бычий корень. Подносил ко рту, перебирал пальцами, будто играл на флейте.
Камила Вовчек с неистовым наслаждением впивалась в бычий семенник, из которого продолжало капать сырое семя.
Во рту известного галериста, устроителя скабрезных выставок, в его маленьком, затерянном среди пухлых щечек рту, застрял огромный бычий глаз. Жутко смотрело изо рта немигающее черное око.
Старая правозащитница обгладывала бычий хвост. Он падал из ее рук на пол, она, охая, нагибалась, поднимала хвост и снова начинала обгладывать.
Бык, извлеченный из огня, снятый с вертела, был рассечен на части. И каждая поедаемая часть несла в себе магический смысл – управляла стихиями, человеческими помышлениями, мировыми энергиями. Маги поедали не быка, а само мироздание, обретая над ним неодолимую власть.
Брауншвейг в изнеможении сидел на полу, прислонившись к стене, и спал. Мединилла великолепная медленно обретала зеленый цвет. Пол вокруг кадки был усыпан багряной листвой.
– Я больше не могу, – произнес Подкопаев, когда рядом с ним оказалась Вероника. – Я сейчас упаду.
– Отдыхай, – сказала она, снимая с его пиджака значок с россыпью бриллиантов. – Завтра я передам тебе флешку. Отправляйся к владыке Епифанию, передай флешку. Президент должен знать о заговоре.
Подкопаев пошел прочь из зала. Мимо танцора с родимым пятном на лице, который хватал острыми зубами куски мяса, насаженные на шампур.
Глава пятнадцатая
Утром Подкопаев проснулся разбитым. Болели кости, мускулы. Во рту горчило. Он чувствовал себя отравленным. Вставать не хотелось.
Он пересилил себя, принял холодный душ, выпил бодрящий кофе. Подумал о Веронике, о ее плечах, с которых падало платье. О шелковой голой груди, которая нависала над ним, и он ловил губами маленькие, как вишенки, соски. О ее золотистых, упавших ему на глаза волосах. Эти жаркие жадные воспоминания вернули ему свежесть, и он поспешил на свидание с Вероникой.
Они встретились в метро на станции «Площадь Революции». Вагоны в блеске и звоне подлетали к платформе. Черная, как вар, толпа тягуче вливалась в вагоны, и ее откусывали резиновые губы дверей. Среди клубящейся толпы в арках застыли бронзовые красноармейцы, пограничники, краснофлотцы. Нос пограничной овчарки сиял как солнце от множества прикосновений.
Вероника появилась внезапно, выпорхнула из вязкой толпы.
– Ты серый. Нездоров? – она провела ладонью по его бровям и губам.
Он успел поцеловать
