Аниса невнятно бормотала. По осунувшимся щекам струились слезы.
– Вот видишь, – Алукард крепче сжал ее пальцы. – Тень никуда не уходила. Наши тени нас не бросают. Поэтому, – его голос дрогнул, – ты никогда не будешь одинока. Никогда и нигде. Светит ли на небе солнце, или сияет полная луна, или мерцают лишь звезды… Будет у тебя в руке огонек или нет… Аниса! Аниса, не покидай меня, умоляю…
Хворь сжигала ее изнутри еще несколько часов. Она звала его то мамой, то папой, то Беррасом… А потом и совсем замолчала. Погрузилась в лихорадочный сон, опускалась все глубже и глубже, в бездну без сновидений… Тени не победили ее, но весенне-зеленый цвет собственной магии Анисы делался все бледнее и бледнее, мерцал, как догорающий костер, а Алукард ничего не мог сделать, только смотреть.
Он встал и подошел к буфету чего-нибудь налить. Каюта под ногами качнулась.
Алукард увидел свое отражение на багровой поверхности вина и нахмурился. Красноватое пятнышко – там, где Лайла коснулась его кровавым пальцем – исчезло. Может быть, его стерла Аниса лихорадочной рукой, а может, оно пропало в драке с Беррасом.
Странно. А он даже и не заметил.
Каюта накренилась сильнее, и Алукард понял: это не качка.
Это пришел он.
Нет, подумал Алукард, и в голову скользнул чужой голос.
«Впусти меня», – произнес он, и у Алукарда задрожали руки. Стакан выскользнул из пальцев и разбился.
«Впусти меня».
Он прижался к буфету, крепко зажмурился, обороняясь. Ползучие плети проклятия обвились вокруг него, проникли внутрь, просочились в кровь и кость.
«Впусти меня».
– Нет! – вслух зарычал он, хлопнул дверью своего разума и отбросил тьму назад. До этого мгновения голос был всего лишь шепотом, мягким и настойчивым, пульс магии бился тихо, но неотступно, как гость, стучащийся в дверь. А теперь он вломился, разбил скорлупу разума Алукарда, и вот уже каюта куда-то исчезла, и он снова в поместье Эмери, перед ним стоит отец, простирая пылающие руки. Первая же ленивая пощечина обожгла щеку огнем.
«Позор», – прорычал Ресон Эмери, жар его гнева, помноженный на гнев магии, отшвырнул Алукарда к стене.
– Отец…
«Ты выставил себя на посмешище. Опозорил свое имя. Свой дом. – Его рука ухватилась за серебряное перо, висящее на шее у Алукарда. Пламя лизало кожу. – Теперь этому конец!» – пророкотал он и сорвал символ Эмери с шеи сына. В его руках медальон расплавился, капли серебра упали на пол, как кровь. Когда Алукард поднял глаза, человек перед ним и был, и не был его отцом. Образ Ресона Эмери заколыхался, вместо него появился человек, с головы до пят состоявший из тьмы. Если тьма бывает твердой, черной и тусклой, как камень.
На очертаниях головы мерцала корона.
«Я могу быть милостив, – сказал темный король, – если попросишь».
Алукард выпрямился.
– Нет.
Комната резко качнулась, и он упал на колени в холодной камере, кандалы приковывали его к резной чугунной плите. Железная кочерга ворошила угли в костре. Алукард вдохнул, и дым обжег легкие. Человек достал из углей кочергу с раскаленным докрасна концом, и Алукард снова увидел каменные черты короля.
«Проси», – велел Осарон и опустил кочергу на цепи.
Алукард стиснул зубы и промолчал.
«Проси», – повторил Осарон, когда оковы нагрелись.
Раскаленные цепи прожигали плоть насквозь, и «Нет» Алукарда переросло в долгий мучительный вопль.
Он отпрянул, внезапно освободившись, и увидел, что снова стоит в зале, и перед ним нет ни короля, ни отца, только Аниса, босая и в ночной рубашке, держится за обожженное запястье там, где отцовские пальцы сомкнулись на руке, словно кандалы.
«Почему ты оставил меня здесь?» – спросила она.
И не успел Алукард ответить, как его снова втащили в камеру, и на сей раз кочергу держал его брат Беррас. Глядя, как горит кожа Алукарда, он улыбался.
«Ты не должен был возвращаться».
Пытка продолжалась, воспоминания терзали плоть, разум и душу.
– Хватит, – умолял он.
«Впусти меня», – сказал Осарон.
«Я дам тебе верность», – сказала сестра.
«Я дам тебе милосердие», – сказал отец.
«Я дам тебе справедливость», – сказал брат.
«Только впусти нас».
VI– Ваше величество!
Город рушился.
– Ваше величество!
Тьма расползалась все шире.
– Максим!
Король поднял глаза. Перед ним стояла Айзра, она явно ждала ответа на вопрос, которого он не услышал. Максим в последний раз поглядел на карту Лондона. Вокруг черной реки струились тени. Как, скажите на милость, бороться с богом, или привидением, или кто оно там есть?
Максим рыкнул и решительно оттолкнулся от стола.
– Я не могу оставаться здесь, под защитой дворца, когда мое королевство гибнет.
Айзра преградила ему дорогу.
– Но и туда идти не можешь.
– Отойди.
– Что пользы будет для королевства, если ты погибнешь вместе с ним? С каких это пор солидарность приносит победу? – Мало кто мог говорить с Максимом Марешем столь откровенно, но Айзра была рядом с ним задолго до того, как он стал королем, много лет назад они сражались бок о бок на Кровавом берегу, когда Максим был генералом, а Айзра – его адъютантом, его товарищем, его тенью. – Ты рассуждаешь как солдат, а не как король!
Максим отвернулся, запустил пальцы в густые черные волосы.
Нет, он как раз рассуждает как король. Даже слишком. Король, которого расслабили долгие годы мира. Чьи битвы ныне разыгрываются в бальных залах и на трибунах стадионов, и оружие в них – не сталь, а слова и вино.
Как они дрались бы с Осароном там, на Кровавом берегу?
Как дрались бы, если бы он был врагом из плоти и крови?
Хитростью, вот как, подумал Максим.
Но между магией и человеком есть большая разница – человек допускает ошибки.
Максим покачал головой.
Этот монстр – живая магия, наделенная разумом, а разум можно перехитрить, подчинить, сломать, в конце концов. Даже у лучших бойцов есть изъяны, трещины в броне…
– Айзра, отойди.
– Ваше величество…
– Я не собираюсь идти прямо в туман, – сказал он. – Ты же меня хорошо знаешь. Если я паду, то паду сражаясь.
Айзра нахмурилась, но пропустила его.
Максим вышел из зала хранения карты, но не свернул в галерею, а прошел весь дворец насквозь и поднялся в королевские покои. Пересек комнату, даже не бросив взгляда на такую манящую кровать, на роскошный письменный стол с золотой инкрустацией, чашу с чистой водой и графины с вином. В глубине души он надеялся увидеть здесь Эмиру, но спальня была пуста.
Максим знал: стоит только позвать, и она придет, поможет облегчить бремя будущих шагов. Сделает все, что в ее силах – то ли будет вместе с ним работать над магией, то ли просто прижмет прохладные ладони к его лбу, проведет пальцами по волосам, как в молодости, споет песни, не уступающие
