Я снова принялся освобождать бедолагу.
Чтобы отодвинуть фанеру, пришлось сначала отодвинуть спинку детской кроватки.
Потом давно пустующую клетку для попугайчика.
Потом нужные в хозяйстве деревяшки, затем какую-то херню.
◆Понадобились немалые усилия, чтобы сдвинуть фанеру. Вместо того чтобы взлететь ввысь, птица свалилась вниз.
Проклиная своё сочувствие никчемной пташке, которых вон полный лес, я начал с новым усердием разгребать завалы.
Путь для полёта расчищен.
Несчастная вспорхнула и уцепилась за балку. Тельце пульсирует, клюв разинут.
К счастью, шмакодявка не стала метаться по сараю, а сразу спланировала в открытую дверь и устроилась на ближайшей ветке.
Пролетая надо мной, она сбросила белую кляксу.
5– На тебя опять птица накакала, – сказала Кисонька.
– Знаю, – буркнул я и почему-то обиделся.
Я ссыпал мешочек в яму.
Поверх мы воткнули деревце. Обмотали ствол цепью возле самого корня, а конец цепи зарыли поглубже.
Сверху хорошенько полили водой и утоптали, как будто всё так и было.
Глава 30
1– Почему ты пишешь о вещах больше, чем о людях?
– Это детская психологическая травма: когда я был маленьким, у меня было очень мало вещей.
– Разве можно писать про какой-то сарай, набитый хламом, про мусор, когда твоя дочь рассталась с парнем? Разве можно такое делать в середине книги?
– Я пишу не только про мусор, я про дерево написал.
– Дерево – не человек. Ты избегаешь и боишься людей. У дочери семья распалась, а ты про мусор, про голубиный помёт. Кому всё это интересно? Людям интересны люди, отношения. Про сиротку интересно, а ты, как ненормальный, в мусоре роешься.
– Мне ужасно жаль, что они расстались. Честно. Я пишу про мусор, потому что не знаю, как быть. Я бессилен. Я перебираю барахло, чтобы успокоиться.
– Пока они были вместе, ты над ним подтрунивал, над его домовитостью, над его увлечением политикой, а он хороший парень, заботился о ней.
– Я часто вижу хорошее только на расстоянии. Ты плачешь? Ну что ты, моя милая, не плачь.
– Мне теперь и поплакать нельзя?! Ты меня тут выводишь как ленивую квашню, которая дрыхнет до полудня, а мне поплакать нельзя?!
– Можно, можно, поплачь, если хочется.
– Не указывай мне, что делать.
Кисонька зарыдала. Я обнял её. Она сначала оттолкнула меня, а затем прижалась.
– Я плачу, – всхлипнула Кисонька. – Даже не потому, что они расстались. Хотя это ужасно грустно. А потому, что я ничего не могу поделать. Раньше я давала ей советы, могла в чём-то помочь, где-то подстраховать, а теперь она сама всё решает. Это целиком её решение и её жизнь. Это значит, что она взрослая, а я старая.
Мы стояли рядом с деревцем. Оно торчало из не успевшей высохнуть утоптанной земли и больше походило на случайный прутик, чем на что-то, имеющее перспективу. Но если приглядеться, становилось понятно, что деревце окрепнет, пустит корни, опутает корнями недра, осколки, резинки, железяки и останки.
– Ты вырастешь, раскинешь ветви, будешь отбрасывать огромную тень, станешь домом для насекомых и птиц.
2Дом сиротки был похож на тёрку для сыра – каркас с дырками.
Подъезды заколочены.
Все, кроме крайнего.
Мы вошли.
◆Нас встретили вечные дворецкие таких мест – запахи гари и разложения. Они не впускали нас, но мы вошли, и тогда они взялись сопровождать нас повсюду.
◆Перед нами предстал мир без железа.
Перила, трубы, отопительные батареи, электрические щитки вместе со счётчиками, железные двери вместе с коробками, чугунные ванны, оконные ручки, замки, все металлические предметы были спилены, свинчены, вырваны и увезены.
Дом обезоружился прежде, чем пройти в рамку последнего металлоискателя.
Повсюду было влажно. Едва люди покинули это место, как крыша протекла, а дождь стал заливать в окна.
Лестница была завалена обломками и рухлядью.
Под ногами хрустело.
◆Мы заглянули в случайную квартиру.
На стене ещё действующий календарь.
Дверной наличник испещряют зарубки детского роста, жирные пятна на обоях сообщают, что недавно здесь спали.
Мы поднялись на чердак и прошли к нужному подъезду.
Чтобы не ошибиться я загибал пальцы.
Я плохо считаю, но хорошо ориентируюсь.
А вот и её подъезд.
3Вскоре после избиения тарелок мы с Кисонькой получили отставку.
Бабуси сделали выбор в пользу другой пары.
Нас попросили не приходить и не звонить.
От помощи при переезде в новую квартиру отказались.
Я повторял подхваченное у сиротки слово.
Ёба, ёба, ёба.
◆Кисонька урезонивала меня.
Те богаче нас, они смогут больше дать малышке.
У нас дочь, а у тех никого.
Она подвижная, а он спортсмен. С ним ей веселее, чем с тобой. В смысле, со мной.
Да и звонков непонятных больше не будет.
◆Мы благородно отошли в сторону, но однажды, оказавшись неподалёку, не смогли удержаться, решили хотя бы посмотреть издалека.
Дом мы застали покинутым, ожидающим сноса.
Неведомая сила, та, что заставляет заглянуть в гроб, что подталкивает к краю вокзального перрона, повлекла нас внутрь покинутого дома.
Пробравшись через чердак, мы спустились на её этаж и вошли в квартиру.
4Мы чувствовали, что можем сказать друг другу что-то душераздирающее, и воздерживались от слов.
Мы разглядывали знакомые помещения, лишённые обстановки.
Полированную «стенку» вывезли, телевизор вывезли, пианино оставили.
Мерцающий музыкальный инструмент стоял наискось у стены.
Двигали, двигали и решили бросить.
Зато автомобильной дверцы, защищающей от излучения энергетического разлома, не обнаружилось. Ржавую дверцу увезли, а пианино оставили.
Шучу.
Пианино тоже увезли, это я соврал, не знаю зачем.
◆На полу в комнате сиротки зияла угольная клякса кострища.
Среди головешек угадывались детали кроватки.
Энергетический разлом дал о себе знать.
Или бомжи переночевали.
Угли навеяли мысли.
Решил на месте свериться с телефоном.
Ну не удивительно?
Дом сиротки построен вдоль улицы, бывшей некогда частью Старой Калужской дороги, по которой император французов дошёл от Москвы до нашей деревни и дальше до самого Парижа.
5На стенах виднелись тёмные точки.
Я подошёл ближе.
Улитки.
Привлечённые влажностью, они наползли в квартиру.
По углам валялась одежда.
Одежда сиротки.
Бабки твердили, что добрые люди дарят им слишком много одежды.
Сандалия, листок клетчатой бумаги, пакеты.
Что в пакетах?..
◆Спустя годы сиротка не найдёт и меня не вспомнит.
В пакете боа.
То самое, подаренное мною в бытность Дедом Морозом.
◆Шуршание полиэтиленовой упаковки смутило. Будто окружающая тишина вот-вот сменится симфоническим концертом и любой шорох неуместен.
Я сунул находку в карман.
Какое-то неприятное постыдное чувство торжества было во мне.
Меня отсюда выставили, а я вот пришёл сам и никто теперь мне не указ. Расхаживаю барином.
– Можешь помочь? – спросила Кисонька.
– Что делать?
– Плинтус можешь оторвать?
– Ты хочешь разрушить дом раньше Собянина? – пошутил я.
Не ожидая бурной реакции на свой юмор, я порыскал среди хлама, нашёл старый кухонный нож, загнал в щель между плинтусом и стеной и принялся отгибать. Повторив это в нескольких местах, я скоро полностью снял старую длинную деревяшку. Мог бы грубо вырвать, всё равно пропадёт, но почему-то сделал всё бережно.
Пока я ставил плинтус в угол, гвоздями внутрь, Кисонька подняла что-то с пола.
– Тайник?
– Мы с ней играли и спрятали тут. Лучше заберу, жаль, что пропадёт.
На ладони у Кисоньки лежал её крестик.
6До ушей донёсся звук шагов.
Когда слышишь шаги в заброшенном доме, настроение меняется.
Страх лучше всего отогнать
