— Когда–то давно, в юности, именно он угостил меня первым глотком этого бренди.
Джен помедлила.
— Он еще не…
— В Велте он заслонил меня собой от удара сабли. Тогда рана казалась не слишком опасной, но потом ему стало хуже. Прошлой ночью хирурги отняли у него руку. Сегодня утром он выглядел чуть получше, но… — Маркус сжал левую руку в кулак и уставился на него.
Джен кивнула и подняла стакан:
— Что ж, за Адрехта!
Они выпили. Выдержав минутную паузу — дань уважению, — Джен сказала:
— После сражения на тракте я хотела спросить вас об Адрехте, но…
— Но?
— Подумала, что вы решите, будто я вынюхиваю что–то для министерства, и откажетесь отвечать.
— Ясно. Что ж, наверное, вы были правы.
— Можно я спрошу сейчас? Клянусь, это не для отчета. Мне просто любопытно.
Маркус одарил ее долгим взглядом, затем пожал плечами:
— Валяйте.
— Когда полковник хотел арестовать Адрехта, вы пригрозили подать в отставку.
Это был не вопрос, а утверждение. Интересно, подумал Маркус, откуда Джен узнала об этом — от самого Януса? Или же история с отставкой уже стала достоянием всего полка?
— Да, это так, — сказал он.
— Но почему? Полковник мог отдать вас под расстрел.
— Адрехт — мой друг, — признался Маркус. — Мы вместе учились в академии.
— Даже ради друга такая жертва — уже чересчур.
Маркус помолчал, уставившись в опустевший стакан. «Какого черта? Даже если она вставит эту историю в свой отчет — велика важность!» Он протянул стакан, и Джен безмолвно налила новую порцию.
— Он спас мне жизнь, — сказал Маркус после минутного размышления.
— Понимаю. В каком–нибудь бою, наверное?
Маркус покачал головой:
— Задолго до всяких боев. Вы ведь читали мое личное дело?
— По пути в Хандар.
— Насколько подробно там описана моя жизнь?
Джен пожала плечами:
— Не слишком подробно. Даже министерство не в состоянии знать все обо всех. Там сказано, что вы сирота, что были в академии одним из лучших учеников вашего класса и что сами подали рапорт о назначении в Хандар.
— Сирота. — Маркус поставил стакан на стол, повертел его, глядя, как радужный свет преломляется в янтарной жидкости. — Да, можно сказать и так.
Джен промолчала, явно чувствуя, что проникла в опасную зону. Маркус сделал глубокой вдох.
— Когда мне было семнадцать, — начал он, — примерно через год после того, как я отправился в академию учиться на лейтенанта, в нашем доме случился пожар. Лето выдалось засушливое, очевидно, где- то на лужайке занялась сухая трава. Никто и заметить не успел, как огонь перекинулся на дом. Все запылало. Мать всегда твердила отцу, что наше ветхое жилище, случись пожар, превратится в смертельную ловушку, но он отвечал, что дом — памятник истории и перестраивать его было бы преступлением. — Маркус постучал пальцем по стакану с бренди и засмотрелся на переливы янтарной ряби. — Они оба погибли. Как и моя сестра Элли — ей было всего четыре, и почти все слуги — люди, среди которых я вырос.
Джен легонько, почти невесомо коснулась его руки:
— Господи. Сочувствую вам.
Маркус кивнул:
— Адрехт был со мной, когда пришло это известие. Я не выдержал, стал тайно выбираться из академии, часами болтался в барах для чужеземцев, слишком много пил, затевал драки. Я даже не подозревал, что Адрехт следит за мной, но однажды ночью он застиг меня в саду за домом, у одного из потайных лазов, которыми мы пользовались, чтобы обойти часовых. Он вручил мне пистолет и сказал… — Маркус слабо улыбнулся, погружаясь в воспоминания. — Он сказал, что, если уж я хочу убить себя, надо сделать это здесь и сейчас, потому что путь, который я избрал, слишком долгий и всем доставляет уйму хлопот. Я взбесился, кричал, что он ничего не понимает и понять не может, но Адрехт не отставал и называл меня трусом. Наконец я приставил пистолет к виску — просто чтобы показать ему, что я не трус. Уже не помню, хотел ли я впрямь нажать на спусковой крючок, или у меня тряслись руки. Зато до сих помню легкий щелчок, с которым опустился курок. Пистолет, конечно же, не был заряжен. Когда мое сердце вновь начало биться, я понял, что Адрехт прав. — Маркус поднял стакан и одним глотком осушил его. — Я вернулся к учебе, стал одним из первых учеников, получил серебряные нашивки. После моей лейтенантской стажировки Адрехт решил стать капитаном, и я последовал его примеру. Потом его отправили в Хандар, и я заявил, что отправлюсь с ним. Он пытался отговорить меня, но я сказал: «Чего ради мне здесь оставаться?» — Маркус с решительным стуком отставил стакан. — Вот и все.
Наступило долгое молчание. Затем Джен плеснула себе бренди и подняла стакан.
— За Адрехта! — произнесла она.
ВИНТЕРВинтер положила руки перед собой на столешницу и сделала глубокий вдох.
— Так. Нам нужно поговорить.
— Я знаю, — ответила Бобби едва слышно. Она сидела, сжавшись, втянув голову в плечи, неотрывно глядя на лампу, которая стояла посреди стола. — Я думаю… — Наступила долгая пауза. Потом Бобби подняла голову, и Винтер с изумлением увидела, что в глазах ее блестят слезы. — Я думаю, что схожу с ума! — на одном дыхании выпалила она.
Лицо у девушки было изможденное, осунувшееся, и мешки под глазами недвусмысленно говорили о бессонных ночах. Феор сидела рядом с ней, уложив сломанную руку на груду подушек.
Они находились в верхней комнате хандарайской таверны — единственной разновидности предпринимательства, которая с живучестью тараканов выдержала и владычество искупителей, и возвращение ворданаев. Обстановка в комнате была, как в большинстве таких заведений, самая заурядная — несколько тощих подушек да низкий дощатый стол, — но Винтер хотела не столько уюта, сколько возможности уединиться. Она задобрила деньгами служанку, чтобы та никого больше не проводила на крохотный второй этаж таверны.
Винтер позволила себе осторожно усмехнуться:
— Почему ты так говоришь?
— В бою со мной что–то произошло, — сказала Бобби.
— Тебя подстрелили — ты это имеешь в виду?
— Вначале я так и думал. Тогда в самом деле было похоже на то, что меня подстрелили.
