— И наконец, — безжалостно закончил Янус, — может быть, вы скажете, что у нас нет лучших кандидатур на должность командира батальона? Ваш лейтенант Фицхью Варус, к примеру, превосходно справляется со своей работой.
Маркус наконец–то обрел дар речи:
— Но, сэр… невыполнение служебного долга?
— Он не подчинился прямому приказу вышестоящего, когда его люди принялись мародерствовать в лагере искупителей. Или же не сумел настоять на выполнении приказа, что по сути одно и то же. В результате полку был нанесен моральный и материальный ущерб. Как еще можно назвать такое поведение?
— Сэр, эти люди впервые… впервые оказались в такой ситуации. Они вышли из подчинения…
— Тем более необходимо показать им, что подобное поведение недопустимо. — Янус говорил по–прежнему учтиво, но Маркус явственно услышал, как в его голосе зазвенела сталь. — Дать наглядный урок.
Маркус с неприятным чувством вспомнил, как отстаивал ту же точку зрения в палатке Адрехта. И медленно кивнул.
— Я понимаю, что капитан Ростон — ваш друг, — сказал Янус, прибавив к своему тону едва уловимую толику сочувствия. — Тем не менее вы должны признать, что я прав.
«Вы не знаете его», — хотелось сказать Маркусу. Янус не учился вместе с Адрехтом в академии, не выхаживал его в минуты жестокого похмелья, не следил с затаенной завистью, как будущий капитан без малейших усилий очаровывает женщин блеском своей улыбки и великолепием мундира. Януса не было в Зеленых Ключах, где Адрехт с одной только ротой четвертого батальона пересек под обстрелом врага открытую полосу местности, чтобы спасти полдесятка раненых солдат.
И конечно же, он спас Маркусу жизнь. Можно было лишь гадать, говорилось ли о таком в личных делах офицеров, которые изучал полковник.
— Сэр, — произнес он, — могу я кое–что предложить?
— Разумеется.
— Я поговорю с капитаном Ростоном и дам ему понять, что, если он решит добровольно покинуть должность, вы примете его отставку. Это было бы… милосерднее.
— Боюсь, что нет, — сказал Янус. — Иначе от урока не будет толку. — Он помолчал, размышляя. — Впрочем, по вашему желанию, вы можете лично сообщить ему о моем решении и предложить самому явиться под арест, если считаете, что от этого ему будет легче. Я не хотел бы проявлять чрезмерную жестокость.
— Благодарю, сэр, — тусклым голосом отозвался Маркус и отдал честь. — Разрешите идти?
— В целом, — сказал Фиц, — мы на удивление легко отделались.
Ему пришлось повысить голос, чтобы перекрыть душераздирающие крики. К хирургическому столу был привязан ремнями раненый солдат, и дюжий санитар прижимал к столу его искалеченную руку, а «мясник», как именовали в армии полковых хирургов, орудовал медицинской пилой. Перед операцией пациенту дали обтянутую кожей барабанную палочку, чтобы он сунул ее в рот и крепко сжимал зубами, но палочка, судя по всему, выпала и затерялась. По крайней мере, пронзительный крик несчастного заглушал звуки пилы — визгливый однообразный напев, от которого у Маркуса мурашки бежали по коже.
— Считая разведчиков, — продолжал лейтенант, — мы потеряли меньше сотни убитыми или тяжело раненными. Еще сотня или около того выкарабкается. По сравнению с потерями врага…
Маркус кивнул и стал слушать дальше. Никто, само собой, не озаботился подсчетом убитых хандараев, но их было невероятно много. Солдаты до сих пор разбирали груды трупов, окоченелых и раздувшихся после дня, проведенного под жарким пустынным солнцем, и перетаскивали мертвецов на погребальные костры, которые полыхали круглые сутки. Сборщики трофеев доставили в лагерь то, что удалось найти, но добыча их оказалась более чем скудной. Припасы искупителей по большей части сгорели вместе с палатками.
Маркус и Фиц шли через участок на самом краю лагеря, где разместился полевой госпиталь. Палатки с откинутыми пологами защищали раненых от палящего солнца, и полковые хирурги деловито и бойко сновали от одного пациента к другому. Маркус подозревал, что эта бурная деятельность — в основном дань его присутствию. Как уже заметил Фиц, полк легко отделался. Многие палатки стояли пустыми, а обитатели занятых выглядели в большинстве своем почти здоровыми. Конечно, даже крохотная рана могла воспалиться, и если воспаление оказывалось серьезным, человеку грозила опасность лишиться конечности — как тому бедолаге на хирургическом столе. И тем не менее все именно так — легко отделались.
Маркуса до сих пор немного мутило. До нападения искупителей тяжелейшим сражением в истории полка была засада, в которой погиб полковник Варус. Тогда полк потерял в бою шестерых, и двое скончались позже от тяжелых ран. Еще одного отправили на родину, признав негодным к службе по состоянию здоровья. Всего, стало быть, девять — и этот случай сочли настоящей трагедией, погибших оплакивал весь полк. А теперь — такое.
«Это война», — строго сказал себе Маркус. До недавних пор Первый колониальный полк нельзя было назвать по–настоящему боевой частью. Весь их прежний опыт в военном деле сводился к тому, чтобы прочесывать заросли да гоняться за разбойниками. Счастье, что солдаты вообще выстояли в этом сражении. И ведь в самом деле, общее настроение в лагере резко поднялось. Перешептывания и угрюмые взгляды сменились улыбками и четким задорным козырянием.
— Сэр, — проговорил Фиц.
— Мм?
— Что–нибудь случилось? Вы, кажется, чем–то озабочены.
— С чего ты взял?
Фиц кашлянул.
— Прежде всего, сэр, вот уже несколько минут, как мы вышли за пределы лагеря. Быть может, нам следует повернуть обратно?
Маркус огляделся по сторонам. Фиц оказался прав, впрочем, как обычно, — крайний ряд палаток и отхожие места остались позади, и Маркус, погруженный в свои мысли, уже несколько минут шагал по чистому полю. В двадцати ярдах от них пара часовых с любопытством наблюдала за этой прогулкой.
— Ах да, — Маркус оглянулся на Фица. — Мы и впрямь далековато зашли.
— Так точно, сэр, — отозвался Фиц, что в переводе с его особого языка означало: «Я и сам вижу, что ты чокнулся».
Маркус направился к крупному валуну, наполовину ушедшему в сухую почву, сбоку от которого тесно росли тонкие деревца. Маркус привалился спиной к камню, ощутил исходящее от него тепло и шумно выдохнул. Фиц стоял перед ним, как
