— Я не верю ни единому слову твоему. Ни единому, слышишь? Ты не Поля, ты — мертвая болотная тварь, — утробно прорычал Демьян, а Лежка сжался от страха, будто слова эти предназначались ему. — Не пытайся меня обмануть. Не будет от меня подарков… А увижу тебя еще раз у нашего дома… Разорву.
Олег попятился, присел за колодцем, опустил руки к прохладной еще земле. Он слышал, как бьется в груди сердце, и звук этот, казалось, разносился по округе набатом. Еще чуть, и Дема, нет, озверевший от ярости волк, поймет, что был подслушан, и ринется прямо сюда, чтобы за шкирку выволочь брата, растерзать его, растащить на кровавые лоскуты.
— Стой! — раздался истошный женский крик. — Я знаю, как сделать тебя Хозяином! Чтобы лес тебя принял, а ты — его. Я знаю как! Я знаю где! Вернись! Ты без меня не справишься! Вернись!
Секунды тянулись, Лежка чувствовал их всем телом, а потом послышались шаги. Тяжелые, быстрые. Поступью зверя брат шел прямо к колодцу. Олег зажмурился, уткнулся лбом в колени.
«Лес, великий, защити меня… От зверя яростного, от беды гнетущей…» — беззвучно шептал он, а Демьян подходил все ближе.
Ближе, ближе, и наконец поравнялся с колодцем. Теперь сердце билось во всем Лежкином теле. Оно дрожало на кончиках пальцев, багровело пятнами на лице, стучало в зажмуренных глазах, содрогало скрюченное тело. Еще мгновение, и сильная рука вцепится в ворот, вытаскивая из спасительного укрытия онемевшее от страха наполнение рубахи. Если бы горло не перехватило, Лежка бы закричал, но звуков не было. Были лишь бешено скачущее сердце и скрип травы под ногами брата.
Скрип все раздавался, уже совсем близко, а потом дальше, дальше, пока не сменился совершенно другим — деревянным, лестничным. Это Дема легко взбежал по ступеням и скрылся в доме. Хлопнула дверь. И на поляну опустилась тишина.
Сердце первым сбавило ритм. Язык больше не заполнял распухший от ужаса рот. Ноги не дрожали, в них только покалывало от напряжения. Багрянец страха сменился жаром стыда. Сидеть, как загнанный зверек, полевая мышь или белка, ждать, пока брат отыщет да растерзает, было унизительно. Хуже, что большего от Лежки никто и не ждал. Даже он сам.
Олег вытянул ноги, отдернул задравшуюся рубаху, мельком порадовался, что штаны остались сухими, и от этого ему стало еще гаже. Ладно уж родиться не тем сыном, но уж и мужчиной не стать! Слезы кипели в горле, но Лежка не позволил им пролиться. Он шумно задышал, заозирался, вспоминая, куда, собственно, шел. А потом услышал ее — пришлую девку, стонущую в траве. Девку, брошенную к ногам зверя. Девку, которую Демьян даже не заметил, точно так же, как и брата своего. Слишком мелкие, слишком незначимые были они в глазах Хозяина.
Теперь горло сжимал не страх. В Олеге зрело что-то, не изведанное прежде. Чувство, от которого грудь начинало распирать раскаленным паром, и пар этот заволакивал глаза — не разглядеть ничего кругом. Злость пришла из ниоткуда, спасая Лежку от унижения, и было в ней что-то упоительно прекрасное, что-то, наполняющее новой, яростной силой.
Олег вскочил на ноги и поспешил к стонущей в траве. С каждым шагом он выгонял из себя испуганного зверька, надеясь, что на место его придет зверь другой, зверь, способный одержать победу над всеми. И над самим Лежкой.
— Потерпи, потерпи… — все повторял и повторял он, склонившись над девкой.
По ее лицу разлилась свежая синева. Руки почти не дрожали, когда Лежка прикоснулся к впалой щеке, заставляя себя смотреть, чтобы навек запомнить, что сделал с беззащитным тот, кто должен был защищать всякого, ступившего под сень леса.
О стоявшей в зарослях орешника тетке Лежка просто не думал. Весь он был там, в лиловом синяке, расползавшемся по нежной коже пришлой девки.
«Нет, не девки, — одернул себя он. — Ты помнишь ее имя. Как лес — Олеся. Леся. Брат твой обидел лес».
Эта мысль оказалась такой ясной, такой острой, что сумела вмиг перерезать прочные нити, по привычке связывающие братьев силой рода. И когда глаза Олеси распахнулись — вначале задрожали ресницы, потом потянулись наверх, но опали, набрались силы и наконец поднялись, — Олег был готов к тому, что увидит. Леся была лесом. Прозрачным, хрустальным светом меж голых стволов. Лежка помнил чащу такой — на рассвете, когда сходят снега, оголяя ноздреватую, влажную землю, а деревья сонно хлопают ресницами-ветками — прямо как Олеся, медленно приходящая в себя.
— Тихо-тихо, — успокоил ее Олег, хотя она и не выглядела испуганной. — Он ушел, ты теперь в безопасности…
Ее взгляд растерянно скользнул в сторону, потом в другую, и остановился, вцепившись в Лежку.
— Где? — только и спросила она.
— Ушел в дом, он не вернется. Не бойся.
Леся позволила себя усадить, обвела встревоженным взглядом орешник и застыла, всматриваясь во что-то, сокрытое там. И Лежка вспомнил, что на поляне они не одни. Из зарослей на них смотрели черные глаза третьей тетки.
— Листок, — чуть слышно просипела Леся. — Где листок?
Лежка огляделся. Вокруг росла густая трава. Отсюда редко выходили к лесу, вот и вытянулась она, разрослась. Но до орешника было далековато, ни одного листика не видать.
— Листик! — Леся потерла лоб, будто подбирала другое слово. — Деревяшка! Пластинка! Степа на таких листки резал. Где?
Брат и правда любил копаться с деревом, целые вечера просиживал — тихий, увлеченный, — но откуда знать об этом пришлой девке? Лежка непонимающе уставился на нее, но та досадливо дернула плечом.
— Где?
— В доме, наверное. — Растерянный ответ повис в воздухе. — Там их целый сундук.
— Да лес вас дери! — донесся из чащи сдавленный голос. — Подойди ближе, мальчик!
Лежка судорожно сжал
