— Не слушай, — горячо зашептал он прямо в маленькое розовое ушко, такое трогательное, что у него даже в горле запершило. — Это тварь болотная пришла, нельзя с ней говорить…
— Да отпусти ты! — Леся дернулась, высвобождая ладонь, поднялась на ноги и зашагала к орешнику.
— Не ходи! Она же… — Олег смотрел на нее, уходящую, снизу вверх.
— Мертвая? — Девка бросила быстрый взгляд из-за плеча. — И что с того?
Больше она не оборачивалась, шагала вперед, чуть прихрамывая, а Лежка оставался сидеть на холодной земле. Трусливый хорек. Гнилая ворона. Он рывком поднялся на ноги, страх смешался со злостью, придал сил.
— Где листок? — требовательно спросила Леся, стоило ей подойти к границе поляны. — Где он?
— Сама же видела — зверь забрал. — Голос из чащи звучал приглушенно. — Это ты должна была принести его мне…
— Я принесла! Этот… — Девка поискала слово, но не нашла. — Зверь… Отобрал его на твоих глазах! Почему? Почему ты ничего не сделала?
Орешник затрещал, закачался в ответ. Лежка предчувствовал, что там, он даже успел подготовиться, но увиденное выбило из него дух. Когда лощина разошлась, выпуская из своих объятий женское тело, а солнце нехотя лизнуло его, освещая, Олег не сдержал крика. Идущее к ним когда-то и правда было женщиной — стройной и тонкой, с высокой грудью и округлыми бедрами. Наверное, когда-то она была очень красива. Но теперь всю ее покрывала плотная грязь. Комья виднелись в спутанных волосах, жирно облепляли длинные ноги. Порванная рубаха плохо скрывала наготу. Бледная кожа обтягивала скулы, превращая лицо в посмертную маску, и лишь глаза — две черные блестящие сливы — продолжали жить на нем устрашающей жизнью.
— Что, племянничек, не ожидал? — спросила она и оскалилась. — Гляди, какой тетка твоя стала. Хороша?
Может, Лежка бы и ответил, если бы нашел слова, но горло забилось болотной жижей. Он попытался откашляться — вышло одно лишь унизительное, жалкое кряхтение. Тетка тут же потеряла к нему всякий интерес.
— Что же мне было делать, девочка? — обратилась она к Лесе.
Та упрямо тряхнула головой.
— Ты же мертвая, чего терять? Вступилась бы за меня, силой бы забрала, что нам нужно…
— Силой? — Холодный смешок эхом разнесся над поляной. — У Хозяина-то?
Леся не нашлась что ответить. Тихо опустилась к траве, обняла себя за колени и уперлась в них лбом. Со злостью ее покинули последние силы.
— Он никогда не отдаст… — Теперь она позволила себе говорить, не скрывая слез. — Ты же меня не поведешь, да?
— Не поведу…
Лежка видел, как по мертвому лицу тетки пробежала тень. Она медленно осела на землю, укуталась паутиной грязных волос, свисающих спутанными сосульками, и тоже затихла. Обе они даже не смотрели друг на друга, но в тонких запястьях своих, в горестно спрятанных лицах были так похожи, что Лежка отвел глаза: слишком тайным, слишком телесным был этот миг, ему не предназначенный.
— Зачем листок? — спросил вдруг кто-то.
Олег оглянулся было, но по тому, как вцепились в него два взгляда — один живой, другой мертвый, — понял, что говорил он сам.
— Зачем?.. — повторил он еще раз, робея и не ожидая ответа.
Но тетка тут же отозвалась:
— Я сына хочу вернуть, Леженька…
Имя его она пронесла, не задумываясь, значит, помнила, все эти годы холодные хранила в памяти имя ребенка, к которому и привязана-то не была. В груди Олега затеплился огонек.
— Степушку? Так… умер он. Как вернешь?
— Я смогу! — Сбилась, смазала грязь со щеки. — Смогла бы… будь у меня тепло его. Вещица какая, чтобы его помнила.
— Листочек? — наконец понял Лежка. — Резьба?
— Да… Резьба. Вон, девка ее нашла… А зверь отобрал.
Перед глазами замаячила широкая спина шагающего к дому Демьяна. Тепло сменилось жаром. Вернуть брата было делом благим. А он… Зверь проклятый. Не разрешил. Не по нему это было. Отобрал, бросил их и ушел.
— Я найду! — Лежка почувствовал, как слова срываются с губ, он сам стал этими словами. — Я пойду в дом, я найду, если вы… Дождетесь.
Ему отчего-то показалось, что стоит уйти, как миг этот — поворотный, небывалый — испарится, а на смену придут извечная печь, опара и хлеб — привычные и от того такие ненавистные.
Тетка подняла к нему лицо, широко распахнутые черные глаза смотрели с удивлением и тревогой.
— Мальчик, что же это они с тобой так? — тихо спросила она будто саму себя и громче добавила: — Некуда мне идти, Леженька, ножки по земле вашей не идут, на поляну мне, мертвой, не выйти… Одна на тебя надежда, хороший. — Улыбнулась ему просяще, жалобно. — Ты пойди в дом, отыщи листочек… Этот, какой другой, главное, чтобы тепло сыночка помнил. Почуешь его?
Лежка кивнул, хоть и не понимал, о чем говорит ему тетка. Олеся, словно прочитав его растерянные мысли, оторвала голову от колен, поглядела на него, вздохнула.
— Представь, что Степушка еще там, в доме. Вспомни, где он сидеть любил, когда за резьбу брался. Ты почуешь… Найдешь.
В ней шумели голые ветки, стучались друг о друга налитые почки — вот-вот лопнут, даря новую жизнь. Лежка не видел ни синевы на ее щеках, ни ссадин, ни грязи, даже царапина, скрытая порванным подолом, перестала быть заметной. Пришлая девка Олеся, с которой он и успел-то перекинуться парой слов да разломить горячий хлеб, вдруг стала той, что в него поверила. И это было важнее всего.
— Я найду, — пообещал ей Лежка, скоро кивнул тетке и заспешил к дому.
В хлеву томительно замычала забытая всеми корова. Но Олегу больше не было до нее дела. Он бегом добрался до дома, вскочил на лестницу, скользнул в дом и только в коридоре заставил себя остановиться. Как отобрать у зверя то, что он сам вырвал из рук мертвой тетки? Решимость, наполнившая было Лежку, медленно испарялась, но обещание было дано, такое не забрать назад.
— Лес, помоги да выведи… — прошептал он, переступая порог комнаты.
…Свет тускло проникал туда через окна. Его лучи лились на пол, и темное
