— Беги, — кивнула ему Глаша, только бы он поспешил, только бы не заметил слез в ее старых слепнущих глазах.
И образ его пошел рябью, будто от материнского кивка на него подул легкий ветерок. Мгновение — и Олег сорвался с места, выскользнул, как студеная вода сквозь пальцы.
ОЛЕГОн был уверен, что Глаша его не отпустит. Не станет слушать даже, а если станет, так не поверит. Отправит к брату — помогать, готовиться, горевать. Да что угодно, но не даст шагу ступить из дома без указа. А она пустила. Заблестела глазами, зашаркала короткими ножками и отпустила. Беги, говорит, беги.
Лежка бежал. Не оглядываясь, не думая, заметит ли брат. Откуда-то он знал: Глаша его защитит. Придумает, чем Демьяна занять, чтобы Лежке хватило времени добежать до леса, отдать листок и вернуться. А может, передать тетке что-нибудь от сестры. Что-то, что сама Глаша не сумела высказать, хоть слова и рвались из нее. Это Лежка понял по тоскливому взгляду. Так смотрят пойманные в силки зайцы за мгновение до того, как решительная человечья рука свернет им шею.
«Глаша просила передать», — повторял он про себя на ходу.
Но придумать глубокую, верную фразу не получалось. Что она скучает? Ложь. Про названую сестрицу даже не говорили, уж Лежка бы запомнил. Что ей жаль? А кому не жаль Степушки? Всем жаль. Что она желает Поляше исправить все? Вернуть сына? Вернуться самой? Да, так было бы хорошо. Да где отыскать решимости выговорить такое, глядя в мертвые глаза тетки?
Как вообще говорить с теми, кто уходит навсегда? Что он скажет пришлой девке, когда придет пора протянуть ей руку на прощание? Я рад был встретить тебя? Ты так не похожа на нас, что показалась мне совсем иной породы? Можно я пойду за тобой? Можно я пойду с тобой?
Дыхание перехватило, закололо в боку от щемящей тоски. Вместе с той, что звалась, как лес, уходила другая жизнь. Как только чаща сомкнется за ее спиной, все станет как прежде. Только хуже, в разы хуже, без Стешки и Степы.
Но как удержать, если места для нее здесь нет?
Лежка вспомнил худые плечи, тонкие запястья и потерянный взгляд прозрачных глаз. Пришлая девка была до неприличия иной, инаковость ее ни исправить, ни припорошить. Что там жить — идти по лесу такой нельзя. Любой зверь почует за день пути и помчится на зов ее слабости. Нужно было скрыть наготу, защитить слабую душу от чужой воли.
Хоть это Олег мог сделать сам. Он вернулся к дому, обогнул его, пробрался по скрипучей лестнице, скользнул внутрь и чуть слышно шагнул к двери кладовки. Миг — и вот он уже внутри, благо, дверь никогда не запиралась: от кого скрываться, когда родовой дом сам хранит свой покой?
Много дней провел Лежка среди этих широких полок, складывая чистую одежду в стопки у одной стены, а привезенную из города ткань — у другой. Теперь он на ощупь выудил пару крепких рубах, длинный сарафан и просторные шаровары. Прижал их к груди, вдохнул запах сухой свежести, нагнулся, пошарил свободной рукой и отыскал крепкие ботинки — Стешкины, стоптанные уже, но новой хозяйке еще послужат. Тонкий ремень, чтобы свободная одежда не спадала с хрупкого тела, теплую, связанную Глашей из шерстяной нитки шаль, широкую настолько, что хочешь — платок, хочешь — одеяло. Вещей стало много, пришлось найти и мешок, чтобы все это сложить. Лямки ладно легли на плечи. Олег шагнул к другой стене — там, в платяных свертках, хранились сухари. Уж в дороге точно пригодятся!
Пряча их на самое дно, Лежка уже и не замечал, как судорожно бьется испуганное сердце. Он все прислушивался к шагам, но коридор оставался пустым. Это придавало решимости. Еще шаг, и Олег оказался у последней полки в самом дальнем углу. Там, бережно связанные в пучки, лежали травы. Одолень-трава, зверобой, иван-да-марья. Все, что прогонит с пути мавок и зазовниц, болотных девок да лесных упырей. Прочь-прочь! Скрывайтесь от дыма, уносите слюнявое рыльце, тащите по кочкам обвисшее брюхо! Не тяните к тонкой шее свои когтистые лапищи. Прочь!
Представляя, как будет идти Олеся вслед за мертвой теткой через тьму и чащу, Лежка не мог совладать с дрожью. Он должен был защитить ее. Не знал почему, но чувствовал, что должен. Поэтому не раздумывал, когда рука его потянулась к висящим на тонком сучке оберегам, хоть делать этого было нельзя. Нельзя сильнее, чем все остальное. Лучше сжечь кладовую, а с ней весь дом, чем взять прозрачный кристалл со спящей в нем медуницей.
Сильнее охраны не выдумать. От черта болотного, от духа лесного, от спящего на самом дне озера, от любой ворожбы, от злого умысла, от воли чужой. Нет у зла пути к тому, кто несет с собой веточку медуницы, что сорвана была знающей рукой да в нужный час. Если пришлая девка и осилит дорогу, то с оберегом — другого шанса ей не найти.
Кристалл закачался, повиснув на прочной тесемке. Лежка завороженно смотрел, как разрезает он гранями темноту. Сила в нем дремала, ожидая своего часа.
Больше Олег не медлил. Он вернулся на крыльцо, спрыгнул вниз, огляделся и побежал к лесу. Родовая поляна всегда казалась ему бескрайней, вмещающей целый мир со всеми бедами его, со всеми радостями. А тут ноги в миг пересекли ее, как ручеек в лесу — перешагнуть даже, не перепрыгнуть. Остановился Олег, только разглядев в траве пришлую девку.
Она продолжала сидеть, склонившись к коленям. Острые позвонки проступали сквозь грязную ткань рубахи. Болью отдалась в Лежке нежность к этой худой спине. Он подошел ближе, опустил на землю мешок. Олеся вздрогнула и подняла голову. Заспанная, растерянная, будто напрочь забывшая обо всем, она смотрела на Лежку и
