— Вернулся, — проговорила она. — Эй, ты видишь? Он вернулся!
В орешнике затрещали ветки, расступились, выпуская из лощины мертвую тетку. Та успела стать еще бледнее. Жуткая, нездешняя, она, поморщившись, загородилась от солнечного света рукой.
— Долго же ты.
Лежка почувствовал, как тускнеет охвативший его восторг от помощи, которую он так бескорыстно предложил.
— Я вам в дорогу собирал… Вот. — Кивнул на мешок с раздутыми боками.
— А листок? — Тетка недовольно кривилась, пытаясь скрыться от назойливых лучей.
— И листок. — Покопался за пазухой и выудил деревянную пластинку.
Черты мертвого лица исказились в одно мгновение. Полина хищно бросилась вперед, вытянула перед собой руку, пальцы жадно заскребли воздух.
— Дай! — прошипела она.
Лежка сделал осторожный шаг и замер. Тетка не была похожа на тоскующую мать, скорее на болотную лярву, опасную и гнилую.
— Не мучай ее. — Легкий шепот Леси окутывал, баюкал, лишал страха. — Видишь же, ей больно, отдай скорее…
Повинуясь чужой воле, Лежка осторожно потянулся к тетке и вложил в ее распахнутую ладонь резной листок. Полный наслаждения стон вырвался из округлившегося рта. Остатки человеческого соскользнули с тетки, как шелуха. Теперь Олег увидел ее такой, какой сделали ее смерть, влага и время: расползающиеся по коже темные пятна тлена, синие белки бешеных глаз, земля в уголках синюшных, обкусанных губ.
Тетка была мертва. И никакая любовь к сыну не могла этого изменить.
— Пойдем, пойдем же! — прохрипела она, скаля острые зубы. — Ну же!
Та, что когда-то была Поляшей, больше не смотрела на Лежку. Он выполнил свою задачу и тут же стал помехой, стоящей на пути. Как и обещание, которое тетка дала Олесе. С помехой не станут церемониться, ее не будут хранить в пути от бед и проклятий. От нее избавятся при первой же возможности. Как можно скорее.
— Пойдем! — Поляша извивалась, притоптывала на месте грязными ступнями. — Давай-давай, идем!
Олег обернулся. Леся неуклюже поднималась с земли. Он успел подхватить ее за локоть, сунуть в руку лямку мешка.
— Вот, смотри, — зачастил он. — Там все есть. Там одежда, ты обязательно рубаху под сарафан… Там еще шаль, как холодать начнет, повяжи у пояса… И на холодное не садись, подстилай… — Щеки горели, но Лежка не замолкал, пытаясь уместить в миг прощания всю заботу, всю тревогу.
Леся удивленно смотрела на него и, кажется, почти не слушала. Только сжимала его ладонь в своей, и этого было достаточно, чтобы Олег решился. За тесемку вытащил из кармана оберег и одним движением повесил на тонкую девичью шею. Леся опешила, еще крепче впилась пальцами. Лежка даже не почувствовал — он уже весь пылал этим жаром, этим нестерпимым пламенем.
— Вот, не снимай… Там медуница, она…
— От зазовок да упырей, — улыбнулась вдруг девка. — Ты уже говорил. Тогда, в лесу…
Лежка замер. Конечно, он помнил и разговор тот, и как шли они от леса, оттаскивая к дому обмякшего Дему. И она помнила! Помнила же!
— Да, там медуница. Она тебя сохранит…
Леся продолжала улыбаться, теперь ее пальцы сжимали кристалл, а глаза лучились теплым светом, будто солнце через молодую листву. А Лежке столько еще нужно было сказать! О ботинках, которые могли промокнуть, если наступить в топь, о ягодах, которые можно найти и съесть, и тех, что есть нельзя ни в коем случае. О чистых ручьях. О травках, успокаивающих голод. О медведе и старом лосе. Обо всем, чего сам он не знал, но слышал от других, а значит, помнил. Помнил. Помнил.
Но пришлая девка уходила. Робкий шажок в сторону, еще один. Она смотрела с жалостью, то ли жалея Олега — что тот остается, то ли себя — что уходит.
«Стой! — вопило в Лежке. — Стой! Не ходи! Останься!»
Но Леся уже подошла к орешнику. Первая же ветка больно хлестнула ее по щеке, и без того синюшной, истерзанной чужой силой. Олеся охнула от боли, а в Лежке что-то затрепетало, как рыбка, выброшенная на берег.
— Что ты там копаешься? — донесся из лощины злой окрик.
Леся вздрогнула и поспешила на него, будто привязанная. Поникшая, дрожащая, она шла за болотной тварью, не зная, что ждет ее дальше. Будущее всегда было для Лежки неведомой тропой, он не умел предвидеть его. Но смерть, ожидающая пришлую девку под каждым пнем, на дне любого оврага, в чаще валежника, среди берез и сосен, виделась ему отчетливо и ясно. Она погибнет. Не успеет солнце зайти, как ее не станет. И он тому виной. Потому что знал, первый раз в жизни точно знал, что будет. Но ничего не сделал.
О границе, защищающей родовую поляну, Лежка слышал сотни раз. Зимними вечерами Батюшка рассказывал, как силой своей, потом и кровью очертил ее, договорился с лесом, и теперь ни одна тварь, ни один зверь к дому не подойдет. Детьми они тайком оббегали поляну, все искали, выглядывали тропу, по которой кружил когда-то Батюшка, но не находили. Будто границы и не было.
«Может, и правда не было?» — рассеянно подумал Лежка, перешагивая ее.
Покинуть дом оказалось очень просто, куда проще, чем топтаться на месте все эти тоскливые годы, проведенные в нем.
ЗВЕЗДА БЕЗУМЦЕВ
ДЕМЬЯНПрикосновение старой морщинистой руки горело на лбу, как позорная метка. Дема то и дело смахивал его, оттирал, будто грязь, но тепло Глаши жгло кожу стыдным голодом до чужого участия. Вот тебе и волк.
Пальцы подрагивали, пока он перебирал сваленные в единый комок тряпки, — они служили ему верой и правдой в городе. Линялые футболки и свитера с вытянутыми рукавами отлично бы подошли к неспешной прогулке по лесу. Только впереди у Демы было не гуляние, а последняя тризна по невинно убиенной сестре. Он с отвращением отбросил рюкзак. Задышал тяжело, пропуская гнев через тело, позволяя ему, как электрическому разряду, уйти в дерево пола.
Свежие рубахи стопочкой лежали на краю стола, придвинутого к окну. Раньше все это принадлежало Батюшке.
