чертежные футляры, астролябии и циркули, на женских черепах – венки из ромашек, зияющие глазницы беззаветно смотрят в будущее. Об этих выпускниках думалось в день выпуска. Но день вошел в память не только этим. Он запомнился и феерической поездкой по Днепру. По замыслу была это поездка как поездка (теплоход Ракета на подводных крыльях, нарядные выпускники, пара полных учительниц); фееричность же ее заключалась в том, что на борту судна почему-то работал бар. Бармен Марлен, заранее грустивший о потерянном дне, предложил учительницам выпить за счет заведения и, к своему удивлению, не получил отказа. Спросив их имена (Руслана Рудольфовна и Неонила Николаевна), Марлен предложил тост за знакомство. Затем педагоги выпили уже за свой счет. После третьей Марлен как бы между прочим спросил, есть ли среди выпускников надежные люди. Им, без ущерба для воспитательного процесса, он хотел бы предложить того напитка, который учительницам так понравился. Обозначив свой интерес, налил им еще раз. Он оказался хитрым парнем, этот Марлен. Таинственный напиток, если называть вещи своими именами, был пшеничной водкой, но, оставаясь безымянным, он притупил бдительность доверчивых учительниц. Они быстро составили список надежных людей, и Марлен начал приглашать их к стойке в алфавитном порядке. От приглашения не отказался никто. Создалась даже небольшая очередь, которая – что для быстроходного судна естественно – двигалась довольно быстро. До самого конца списка Глеб не знал, принадлежит ли к надежным. К его огромному облегчению, принадлежал. Руслана Рудольфовна предложила тост за Маркса и Ленина, но все выпускники поняли, что иносказательно она пьет за Марлена. Сжав ее руку в своей, бармен шепотом спросил: Руслана, а где твой Людмил? Ответное рукопожатие последовало немедленно. Глаза Русланы Рудольфовны были на мокром месте. Вслед за надежными выпускниками к барной стойке стали подходить и ненадежные, причем эти заказывали гораздо больше и охотнее. Услышав бодрые интонации в салоне, туда по одному стали спускаться члены команды. С каждым таким посещением скорость Ракеты увеличивалась. Через полчаса располагающее подводными крыльями судно готово было взлететь. Окрыленные атмосферой праздника, Руслана Рудольфовна и Неонила Николаевна вышли из салона на открытый пятачок на корме. Чувствуя непреодолимое стремление вверх, Руслана Рудольфовна двинулась к лестнице, не предназначенной для пассажиров. Она отцепила перегораживающую лестницу цепочку и приготовилась к непростому восхождению. На первой же ступеньке женщину едва не сбила с ног воздушная волна – Ракета неслась на пределе своих возможностей. Руслану Рудольфовну спасла полнота ее нового чувства – а может быть, и просто полнота. Наблюдая за зрелищем из рулевой рубки, капитан Ракеты объявил об отделении первой ступени, которая действительно ходила ходуном. Но заявление было преждевременным. И ступень, и стоявшая на ней учительница (она вцепилась в металлический поручень) устояли. Длинная юбка с оглушительным хлопаньем билась о ее ноги, а заколотые на затылке волосы лишились шпилек и реяли на ураганном ветру. Такой ее увидел вышедший из салона Глеб. Он был потрясен: несмотря на сопротивление стихии, женщина не только поднималась, но и декламировала что-то гекзаметром. Слов было не разобрать, стихи обратились в чистый ритм. На последней ступеньке юбка взметнулась вверх и закрыла Руслане Рудольфовне лицо. Теперь она напоминала самоходную трубу – в верхней своей части, а в нижней… Глеб был единственным, кто увидел это. Увидел – и целомудренно отвернулся. И взгляд его упал на Неонилу Николаевну, повисшую на бортовом поручне. Руки учительницы качались над днепровской пеной. Она тоже не молчала, но читала текст попроще: ловись рибка велика, ловись маленька… Неонила вообще была попроще. Уже оттаскивая ее от поручня, Глеб увидел, как два матроса сводили Руслану Рудольфовну с лестницы. Пытались, хохоча, опустить ее юбку, но не могли. Может быть, не хотели. Когда обеих учительниц отпаивали в салоне коньяком, Руслана Рудольфовна рассказала всем, что наверху читала Антигону Софокла. По просьбе Марлена она прочла эти строки еще раз: Дивних багато на свiтi див, / А найдивнiше з них – людина: / Вiтер сiче їй в обличчя, вона ж / Смiливо далi прямує путь. Все аплодировали, особенно Марлен, не догадывавшийся, в каких непростых условиях это прозвучало в первый раз. Он предложил тост за Софокла, которого поукраински никогда еще не слышал. Выпив, уточнил, что на других языках, если ему не изменяет память, он его тоже не слышал. И Антигону не читал. Глядя на успех коллеги, Неонила захотела было тоже что-то прочесть, но тут же раздумала. До самого возвращения Глеб по просьбе присутствующих играл на гитаре. Через день он вылетел в Ленинград, где его ждали вступительные экзамены в университет. В августе стало известно, что Руслана Рудольфовна вышла замуж за Марлена. Как он признался на свадьбе, эрудиция этой женщины сразила его наповал. Руслана Рудольфовна смутно припоминала, что там, на Ракете, нечто подобное едва не приключилось с ней самой. Посылая молодоженам поздравительную телеграмму, Глеб думал о том, как все-таки важно вовремя прочесть Софокла.
15.06.13, Нью-Йорк
Выступаю в Карнеги-холле. За месяц до концерта, когда афиши были уже готовы, я послал Майеру уведомление об изменении программы. Вместо обычного моего репертуара (популярная классика плюс современность) объявлялось исполнение народных песен. Майер сопротивлялся с непривычной для него жесткостью. Его возмущала не столько необходимость перепечатывать дорогие афиши (такое случалось и раньше), сколько то, что решение было принято мной единолично, без консультаций с ним. И без каких-либо объяснений.
Только что же я мог объяснить? Что в течение трех уже месяцев не способен сыграть ни одной сложной вещи? Что увеличил количество репетиций вдвое, но пальцы от этого стали двигаться только хуже? Не от этого, может быть, но что хуже – точно. Майер пытался до меня дозвониться, но телефон мой молчал. Живя в одном городе со своим клиентом, Майер мог бы к нему заехать, но что-то ему подсказывало, что делать этого не нужно. Развитая интуиция того, кто давно работает с людьми. Майер к ней прислушивался.
Оставалась только электронная почта, на которую я изредка отзывался. Пока между нами шла переписка, продюсер не уступал. Когда же в один из дней он до меня все-таки дозвонился, то понял, что настаивать бесполезно. Я разговаривал с ним спокойно, но за этим спокойствием Майер почувствовал отчаяние. Он не понимал, что является его причиной, но глубина отчаяния была беспредельна. Программу составили так, как этого хотел я.
В Нью-Йорк мы с Катей прилетаем накануне концерта. В аэропорту лимузин подъезжает к самому трапу, и многочисленные поклонники в зале прилета оказываются не у дел. Встречающим объявляют о том, что маэстро уже уехал. Букеты и плакаты, то там
