на Новый год, уехали на два семестра в берлинский Гумбольдтовский университет. Чете профессоров-орнитологов предстояло рассказывать немецким студентам о русских птицах. В своей квартире на Большой Пушкарской улице они предложили пожить Кате. Не веря внезапному счастью, Катя согласилась. Как у всего внезапного, у счастья обнаружилась своя предыстория. Приглашение из Берлина было организовано Катиными родителями, также профессорами-орнитологами. Именно им показалось уместным, чтобы их дочь присмотрела за профессорским гнездом в Петербурге. Зная своих родителей как людей несентиментальных, Катя подозревала, что это предложение и было целью вызова русских орнитологов в Гумбольдтовский университет. Так или иначе, сразу же после их вылета в Берлин юная пара въехала в квартиру на Пушкарской. Если быть точным, через час. Единственным, что Глеб и Катя взяли с собой при первом посещении, было постельное белье. На следующий день с помощью двух новгородцев они перенесли остальные вещи. Собственно говоря, почти всё необходимое в профессорской квартире имелось, но кое-что новые жильцы предпочли взять с собой. В конце концов, это было не так уж сложно: дом на Пушкарской находился совсем недалеко от общежития. Квартира петербургских ученых напоминала Кате квартиру ее родителей в Берлине, и переезд был для нее в каком-то смысле возвращением домой: забитые до отказа книжные полки, сталактиты книг на полу и задумчивые чучела птиц на шкафах. Птиц Катя не любила. С детства они вошли в ее жизнь воплощением неподвижности. Сначала она еще верила в полет домашних питомцев и лет в пять, случалось, подбрасывала их вверх со стремянки. Словно наметив жертву, они камнем летели на пол, где их добычей становились кубики лего, подарок западногерманских родственников. Со временем, однако, стало ясно, что взмыть вверх этим птицам не суждено. Их абсолютная неспособность не то что летать, но даже ходить, а также грязно-белая ватная начинка (девочка расковыряла-таки одно из чучел) вызывали у нее чувство подавленности. Маленькая Катарина, конечно, видела птиц, способных на полет, но это были по преимуществу воробьи да голуби, не шедшие ни в какое сравнение с тем, что хранилось дома. В отличие от Кати, Глеб в квартире орнитологов никогда не жил, и сидящие на полках птицы его удивляли. Глеб не подбрасывал их и не расковыривал, но и он не мог отказать себе в удовольствии погладить нежный пух под их крыльями. Впрочем, наибольшим удивлением в этой квартире была для него другая птица – Катя. Возможность дотронуться до ястреба или горного орла не рождала в Глебе и малой доли того счастья, которое он испытывал, касаясь нежной Катиной шеи. Она была журавлем в небе, который неожиданно спустился к Глебу в руки и не обнаруживал ни малейшего желания улетать. Просыпаясь по утрам, Глеб испытывал мгновенный страх, что счастье лишь приснилось, а его жар-птица улетела. Но Катя была рядом. Обычно она уже не спала и тихонько лежала, чтобы не нарушить его сон. Смотрела на Глеба. Иногда читала. Увидев, как подрагивают его веки, касалась их губами. Глеб обнимал ее, не давал уйти, Катино тело распрямлялось на его теле, натягивалось гитарной струной – живот к животу, ноги к ногам… Утро начиналось с продолжительного поцелуя. Встав, Катя шла принимать ванну, а Глеб переваливался на ее половину кровати и зарывался носом в подушку, пахнувшую Катиными волосами. Огромная чугунная ванна наполнялась медленно. Чтобы не терять времени, Катя ложилась в нее, едва ванна набиралась на треть. Ей нравилось каждой клеткой тела ощущать бурление воды, нравилось, как, покинув постель, Глеб садился на край ванны и держал Катю за руку. Однажды, как бы потеряв равновесие, плавно съехал в воду и сообщил, что выходить не собирается. Он, видите ли, убежден, что профессорская ванна для одного человека велика. Что архитекторами она задумывалась как бассейн, и в этом следует видеть проявление традиционного русского коллективизма. Катя (выражение усиленного сомнения) слегка помедлила, но, скользнув к другому краю ванны, освободила место для Глеба. В дальнейшем он делил с Катей утреннюю ванну уже без объяснений. Катя (чего не сделаешь ради традиции) активно не протестовала, но поставила условие: время в ванной они используют для изучения немецкого языка. Растворяясь в Глебе без остатка, она хотела видеть и встречное движение. Катино условие было принято с воодушевлением. Глеб очень хотел выучить немецкий, который сводился у него к трем десяткам слов и выражений, слышанных от Кати же. Да и способ изучения оказался эффективным: никогда еще слова не запоминались ему так быстро. Учебный процесс Катя построила по принципу расширения. Сначала привлекался словесный материал, предоставляемый ванной комнатой, включая названия частей человеческого тела. За ванной последовали коридор и кухня, затем столовая, спальня, библиотека (включая названия птиц) и кабинет профессора. Кабинетом профессорской жены была библиотека, что позволило еще раз повторить книжную и орнитологическую лексику. Вопрос о том, почему условия работы профессора оказались лучше, дал возможность коснуться проблемы равноправия полов. Дальнейшими темами стали дом, Большая Пушкарская улица с расположенными на ней магазинами, город и Страна Советов. Так, регулируя холодную и горячую воду (напор в трубах постоянно менялся), Глеб и Катя вышли на международный уровень. Здесь речь пошла преимущественно о русско-немецких связях, которые пара укрепляла всеми доступными средствами. Этим окончился курс устного обучения немецкому, раз и навсегда поставивший Глебу хорошее немецкое произношение. Между тем стало очевидно, что прекрасно звучавшие слова начисто отсутствовали для него в своем письменном облике. В этом курсе немецкого глаз явно проигрывал уху. Поскольку читать и писать в ванной было неудобно, грамматические упражнения Катя с Глебом перенесли на вечер и делали их за столом в библиотеке. Для утренней ванны остались лишь разговорные темы. Глебу они были по-особому дороги.
31.12.13, Петербург
Мы с Катей приземляемся в аэропорту Пулково. Нас встречает петербургская метель. Машина, оставляя за собой снежные вихри, несется в направлении города. Чувствую Катин взгляд.
– Может, ты мне уже скажешь, куда мы едем, а?
Поворачиваюсь. Выражение лица – туда, где были счастливы. Отвечаю:
– Мы едем туда, где были… Где были, одним словом.
Катя пропускает свои пальцы сквозь мои.
– Знаешь, Глеб, я ведь звонила в наше бывшее общежитие. Оно разрушено. Потом, правда, построено заново, но это уже что-то другое.
– Ты, Катюша, многое успела.
– Просто мы давно уже мыслим одинаково. Я ведь сразу поняла, куда ты меня хочешь отвезти. Думаю, ты знаешь: общежития в этом здании больше нет. Его перевели в Петергоф.
– Знаю.
– Есть элитные квартиры на продажу, и снять их невозможно – даже такой звезде, как ты. Когда я звонила продавцам от твоего имени, они, представь себе, были очень холодны.
– Мы им это припомним.
Катя держит паузу.
– Ты
Вы читаете Брисбен
