что-то есть, сказала Анна, представляя Глеба Майеру. Продюсер дал Глебу визитную карточку и пригласил на следующий день в свой офис. С гитарой, спросил Глеб. Немец бросил короткий взгляд на Глебову гитару: нет, не нужно. Гитара Ленинградского завода музыкальных инструментов (Глеб подавил улыбку) ему, видите ли, не понравилась. Когда Глеб приехал в офис Майера, тот без лишних слов подошел к шкафу красного дерева и открыл его. Внутри зажглись лампы. В их лучах блестела закрепленная на специальных держателях гитара. Отщелкнув их, Майер извлек гитару из шкафа: Хосе Рамирес, гитарный Страдивари. Протянул Глебу: сыграйте. И Глеб заиграл. Одну за другой он исполнял вещи классического гитарного репертуара – Таррегу, Джулиани, Сора. А негитарную классику вы играете, спросил Майер. Глеб сыграл разученные еще в школе фрагмент из Волшебной флейты (в переложении для гитары Сора) и Фугу из Сонаты соль минор (переложение Тарреги). Он играл и наслаждался инструментом. Как он звучал! Благоухал. Раскрывался, как букет благородного вина… Вокал, негромко произнес Майер. Что, переспросил Глеб. Майер смотрел куда-то в окно. То, что вы называете гудением. Майеру был тут же предъявлен вокал. A bocca chiusa, скомандовал продюсер, что по-итальянски обозначает пение с закрытым ртом. Глеб запел, как просили. По лицу Майера было совершенно непонятно, нравилось ли ему пение с закрытым ртом. Видимо, не очень, потому что через некоторое время он сказал: а теперь разомкните губы. Глеб разомкнул, но, как выяснилось, слишком. Вы не у зубного (обнажились идеальные зубы Майера), не надо так широко. Когда Глеб был уже готов к тому, что разочарованный Майер с ним попрощается, тот заговорил. Произносимое продюсером так не соответствовало утомленному выражению его лица, что в первый момент Глеб подумал, что ослышался. Майер назвал Глеба выдающимся исполнителем и свою задачу видел в том, чтобы дать его таланту раскрыться. Сила Глеба не в сверхъестественных технике и слухе (ничего такого у него нет), а в умопомрачительной симфонии голоса и инструмента. Она – следствие особой энергии Глеба, которую при желании можно назвать даром. Где и как исполнитель наткнулся на богатейший энергетический пласт, Майер не знал, да его это и не интересовало. Главное, что ему были видны громадные запасы этого пласта и характер энергетических потоков. Глеб, как человек умный, держался настороже. Полуулыбка на его лице свидетельствовала о готовности признать всё сказанное стебом – при первых же признаках такого разоблачения со стороны Майера. Но признаков не поступало. Более того, Майер подробно описывал особенности потоков энергии, якобы изливающихся из Глеба. В них не чувствовалось тонкости, и они не были связаны с музыкальным интеллектуализмом (условные Дебюсси, Стравинский, Шнитке) – тем феерическим фонтаном, который своей виртуозностью энергию дробит. Нет, это были мощные волны, накрывавшие с головой. По словам Майера, волны подобного рода могли оседлать лишь такие испытанные серфингисты, как Бах, Моцарт, Бетховен и Чайковский. Если угодно – автор Адажио Альбинони. Эта компания направит энергию будущей звезды по верному руслу. Вы хотите, чтобы я играл популярную классику, удивился Глеб, но это же… банально. Майер строго посмотрел на него. Вот как? Так ведь все главные истины банальны, только от этого они не перестают быть истинами. Банальный материал, сыгранный небанально, – что может быть лучше? Этих ребят надо исполнять как в первый раз… Ну, дав, конечно же, понять, что знаете: до вас это уже играли. С их стороны – укорененность, с вашей – полет. Вот когда огромное укорененное дерево взлетает ввысь – это и есть искусство. Вы видели, как буря выворачивает деревья с корнем? Майер не ждал ответа: а я видел. Вы, наверное, полагаете, что они взмывают как ракета (ничего такого Глеб не полагал)? Нет, они медленно поднимаются в воздух, будто их вытаскивают краном. Вращаются вокруг своей оси. Раскинув руки, Майер тоже вращался. Напоминал медведя на ярмарке. И поднимаются всё выше, выше – это сказочное зрелище… Майер взлетел немного и теперь оставался на своей небольшой высоте. Вот этой мощи вы должны достичь! Я оплачу консультации у профессоров консерватории (гитара, вокал), но по большому счету они вас могут только испортить. Так что слушайте их вполуха и стремитесь только вверх. Они не поймут вашего гудения, но дадут полезные советы по технике исполнения. Всё (он опустился). Нет, не всё… Эту гитару я передаю вам во временное пользование. Не отказывайтесь (Глеб не отказывался), мы оба заинтересованы в результате. Просто берегите ее, вот и всё. Она, конечно, застрахована, но мне было бы жаль ее потерять. Я видел, на какой лопате вы играете, – так мы не покорим мир. Вот теперь – всё. Начинаю работать над вашим первым концертом.
25.06.14, Мюнхен
– Когда я начинал работать над его первым концертом… – Майер помогает Кате и Вере выйти из лимузина.
С другой стороны машины служащие Олимпиа-Халле встречают меня. Встречает рев фанатов. Энергично машу им левой рукой. Правой так уже не получается. Все направляются по красной дорожке к служебному входу. Возглавляют шествие Майер и Вера.
– …поначалу было тяжело, потому что Глеб нервничал. – Майер берет у одной из поклонниц букет и вручает его Вере. – Ему казалось, что он непрофессионален, неинтересен, недостоин. А кто, спрашивается, достоин? Кто профессионален? Что-то я не слышал о консерваторской кафедре гудения.
С Верой Майер говорит по-английски. В его английском она понимает не всё, но на всякий случай кивает. Да, нет такой кафедры, потому что она тоже не слышала. Никто не слышал.
– Между прочим, песня твоя классная – про птиц.
– Уток, – подсказывает Вера.
– А утки что, не птицы? – смеется Майер, который вообще-то не любит возражений.
– Утки – это утки, – твердо говорит Вера.
Катя – Майеру:
– Ты же не называешь Глеба человеком. Говоришь: Глеб.
Мама моя, думает по-баварски Майер. До чего все тонко организованы. Мама моя. Верино поведение кажется ему капризом, но, взглянув на нее, он начинает понимать, что это, может быть, и не так. Лицо ее отдает желтизной и в свете боковых ламп неожиданно выглядит увядшим.
В репетиционную пытаются проникнуть несколько журналистов. Майер бесцеремонно их выставляет.
– Подготовим голоса и пальцы. – Он обнимает Веру и меня. – Всё это – легонько, вполсилы.
Мы с Верой исполняем по паре куплетов из нескольких песен. Вера очень волнуется. Майер напоминает ей еще раз, что в случае сбоя следует уходить в пианиссимо, а тему мгновенно подхватит один из оркестровых инструментов. Если совсем ничего не будет получаться (бывает и такое), Вере следует имитировать исполнение: режиссер подложит фонограмму. Она отвечает, что всё помнит. Майеру приносят рюмку коньяку: он тоже волнуется, прежде всего из-за Веры. Наклоняет голову набок и заглядывает ей в глаза.
– У
