Глыбы бровей на лице-скале опустились, впалые глаза над парными кряжами скул потемнели. Морщины подобно ущельям избороздили угрюмый обрыв лба.
Вначале я не почувствовал ничего. Знакомая комната, все те же записные книжки на полках; нарисованные планеты незаметно движутся, совершая свои маленькие путешествия вокруг нарисованной двойной звезды; замерший Актуст, чей палец все еще упирается в зеленую точку Сириуса-9. А затем из ничего внезапно возникло небытие, и вокруг меня сомкнулась серая, лишенная пространства пустота сна. Рядом плыла Диана, чья красота стала еще явственнее, чем прежде, и перед нами маячила кроваво-серая, еще более жуткая, чем прежде, видимость лица…
Наверное, я упал, потому что надо мной неожиданно всплыло бледное лицо Актуса, и я почувствовал, как огромная рука поддерживает меня под плечи.
— Ну же, Алан! — нетерпеливо произнес он, помогая мне встать на ноги. — Рассказывай!.
Когда я рассказал, его глаза наполнились болью, и эта боль была настолько сильной, что мне пришлось отвернуться.
— Отрицать эту связь больше невозможно, — услышал я его голос. — Твой сон и мой эксперимент суть одно и то же, но у меня пока нет объяснения. Надо подумать. Надо попытаться привыкнуть к неприятному знанию. Я старик и так сильно хотел покинуть Землю…
IV
Я вышел в пасмурный ноябрьский вечер. День, как и все прочие дни в гетто, прошел горько и уныло, но мой ларек на рынке принес обычный скудный улов. За ужином Актус объяснил — неохотно, как мне показалась, — что я должен делать для встречи с Дианой, после чего погрузился в угрюмое молчание.
О выпавшем вчера вечером снеге напоминала лишь слякоть на улицах, но ветер дул все тот же, сильный, пронизывающий, и небесное кружево переходов верхнего города пятнали грязные лохмотья облаков. Я добрался до «Театра стриптиза» задолго до начала представления и дрожал на ветру, ожидая, когда откроют двери. Затем по совету Актуса добыл место у края подиума, недалеко от места, которое занимал прошлым вечером.
Я ерзал в нетерпении, ожидая пока заполнятся партер и ложи. Развалившиеся на диванах аристократы напоминали богов-извращенцев в ожидании безумного пира. Сияли солнца канделябров, отбрасывали пляшущие блики усыпанные бриллиантами ножны, вспыхивали начищенные сапоги. В комендантской ложе над головой я снова заметил Дестейла и едва сдержал ненависть. Его высокое жилистое тело, худое алчное лицо и безжалостные льдистые глаза словно символизировали все, что я презирал. На этот раз мы встретились взглядами. По его губам скользнула холодная усмешка, но полной уверенности у меня нет, потому что как раз в тот миг в зале погас свет и с первыми нотами «Либидо» я переключил внимание на сцену.
Стриптизерши мало чем отличались от вчерашних. Я высиживал их номера и все думал о строках Теннисона, которые в тот день всплыли в памяти:
Ты в глазах его, — как только схлынет страсти новизна, — Будешь чуть дороже гончей, чуть ценнее скакуна.[11]
В своей горечи позабыв о месте и времени, я вздрогнул, когда ундецимы взмыли на жутковатую вершину своего гармоничного диссонанса. Вкрадчивая чувственная мелодия заключительной части «Либидо» зазвучала в зале…
А затем горечь как ветром сдуло. На подиум снова вышла Диана, нежная, златая Диана, яркое живое воплощение эллинских представлений о грации и симметрии. Первую шаль бледной бабочкой отнесло в партер…
Когда она приблизилась к дальнему концу подковы подиума, у меня перехватило дыхание. Не ошибся ли Актус?
Свяжется ли она со мной тем единственным способом, который нам доступен? Она подходила все ближе… розовозолотая богиня, прекрасная Аврора с запутавшейся в волосах солнечной дымкой…
Она встала прямо надо мной, сняла голубую шаль, замерла на мгновение… Я видел ее скованность и страх, но когда мы встретились взглядом, глаза ее наполнило облегчение, и она бросила шаль прямо в мои жадные руки.
Я с боем выбирался из зала: подныривал, изворачивался и извивался, уклоняясь от тянущихся ко мне жадных рук, и в конце концов оказался на улице. Спрятал шаль во внутренний карман куртки и поспешил к ближайшей закусочной для солдат. Уединился с рюмкой в кабинке, вынул свой трофей и осмотрел.
На первый взгляд в нем не было ничего необычного. Простой, до прозрачности тонкий кусочек ткани, деталь облачения подиумной шлюхи — и все. Однако затем в одном из уголков я заметил вышитые крошечные часы. Старинный круглый циферблат и две стрелки, которые обе смотрели вверх. Над цифрами виднелись махонькие буковки…
Полночь! Так вот когда я должен с ней встретиться. Но где?
В поисках других подсказок я обследовал каждый дюйм ткани, но больше ничего не заметил. Внезапно мне показалось, будто кто-то наблюдает за мной, и я метнул взгляд в сторону полукруглого бара. С места, на котором стоял солдат, открывался отличный обзор на мою кабинку. Сейчас незнакомец смотрел на полки с бутылками, но я знал, что мгновение назад был объектом его пристального внимания.
Поспешно упрятав шарф Дианы в карман, я допил рюмку, встал и как можно непринужденнее зашагал к двери. Однако тот человек даже не повернул головы и дал мне беспрепятственно выйти на улицу.
Я тронулся в путь. Первый хронофонарь показывал 22:47. Оставался час и тринадцать минут, чтобы понять, где я должен встретиться с Дианой. С учетом времени на дорогу, даже меньше.
Я миновал военный городок — казармы мужские, женские и семейные. Дойдя до военной академии, возвратился, чтобы запутать след. Улицы нижнего города были полны солдат, бредущих из закусочных, и я не мог понять, есть ли за мной хвост.
По пути я сверялся с каждым хронофонарем: 23:10, 23:21, 23:40. Поглубже засунув в карманы окоченевшие на ветру руки, отчаянно пытался думать.
Зачем ей такая загадочность? Меня разбирал гнев, хоть для него и не было оснований. Диана не могла поступить иначе. Что, если бы ее послание попало в ненужные руки? Большинство военных не придаст значения копии старинных часов. Ее сочтут бессмысленной картинкой, вышитой на ткани производителем. Однако рабы-гражданские знают, что это такое, ибо сохраняют интеллектуальную связь с прошлым
