Хейз поднял аптечку на всеобщее обозрение и стал описывать ее содержимое.
— Ни одно из этих лекарств, разумеется, не панацея, — подвел он итог, — но действует точно, как я сказал. Препараты все нужные и должны быть в каждом доме. Цена такого набора — два кредита. Телесное благополучие вас и ваших детей наверняка стоит этой суммы!
Аптечки распродавались на удивление хорошо, и Зонде еще дважды пришлось подниматься за новыми. Мойра с Хейзом удалились за занавес, чтобы найти пса и подготовиться к представлению, в приподнятом настроении.
— Может, немного сбавить тон, как ты думаешь? — спросила она, надевая платье Мэри Лу. — Там полно детей.
— Мысль здравая. Буду поменьше распускать руки и воздержусь от плотоядных взглядов, а ты могла бы не покачивать бедрами, когда ходишь. Идет?
— Идет.
Даже в разбавленном виде «Проделки Мэри Лу» возымели большой успех. Более того, актеров умоляли сыграть на бис. Пришлось выступить со сценкой из их прошлых спектаклей, однако народ не спешил расходиться, надеясь на продолжение.
— Почему бы тебе не исполнить что-нибудь из собственного репертуара? — предложила Мойра.
— Да, пожалуй, как способ от них избавиться.
— Да нет, не для того. Ну как ты не понимаешь, Ник? Нужно позаботиться и о духовном их благе. Пенициллин ты уже продал, теперь продай пилюлю другого рода. А если не захотят глотать — заставь. Это твой долг перед ними, Ник. Твой долг перед самим собой!
Хейз задумчиво посмотрел на нее. Такие соображения даже не приходили ему в голову, но это могло сработать на образ, который он пытался создать.
— Ладно, попытаюсь, — согласился он.
Он вышел на сцену, и объявил, что прочтет монолог. Рассказал о том, что происходило в пьесе до того и что будет после, потом воздел руки и начал:
Что значит человек, Когда его заветные желанья — Еда да сон? Животное — и все. Наверно, тот, кто создал нас с понятьем О будущем и прошлом, дивный дар Вложил не с тем, чтоб разум гнил без пользы.Пока он читал монолог из «Гамлета», звезды еще ярче проступили на небосводе, заливая светом приподнятые лица зрителей. Холодный вечерний воздух бодрил, одна из трех лун Златозернышка уже взошла и смотрела сверху, будто глаз телекамеры.
Оковы пали. «Камера» вновь передавала его точную копию в сотни миллионов гостиных, рождая прежнее возбуждающее чувство слияния со вселенской аудиторией. Его слова вознеслись до небес, звучными выверенными слогами раскатились среди звезд и продолжали парить там, чтобы слышал каждый, даже когда монолог подошел к концу, и воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом травы под ногами расходящихся в благоговении зрителей. И вот он, Николас Хейз, стоит на лугу совсем один, а свежий ветерок со стороны леса уносит его слова в беспредельность.
Хотя нет, не совсем один. Вышла на сцену и встала рядом Мойра, выполз из-за занавеса и свернулся у ног пес. Однако Хейз их едва замечал.
— Ты был великолепен, Ник, — нарушила тишину Мойра, — и наши зрители это поняли. Они никогда не забудут, как и я.
Чары развеялись.
— Холодает, — поежился Хейз. — Пошли внутрь.
VIИз Одноножки они отправились в Разбитое Сердце, из Разбитого Сердца — в Кто не Успел тот Опоздал, из Кто-не-Успел-тот-Опоздал — в Зернышко-в-Кармане. Публика везде принимала тепло, и еще трижды им сопутствовал тот же успех, что в Одноножке. В конце каждого представления Хейз читал монолог и каждый раз ощущал все то же восторженное внимание и символическое удовлетворение.
Однако полного удовлетворения символы не дают, и он это сознавал. После Златозернышка труппа отбыла на Паш-ню-в-Небе, пятую планету голубой звезды Ахернар, и по одному вечеру отыграла в поселках Попурри, Закат, Зеркало Венеры, Будущее, Извилистая Река и Попрыгунчик Джек. Гастроль в последнем вылилась в случайное внимание прессы, на которое и ставил Хейз, рассчитывая привлечь его рано или поздно. Так вышло, что Махатма МакФадден, ведущий корреспондент специальной новостной службы Ай-Би-Эс, прилетел записать на пленку крестьянский свадебный обряд по обычаям Пашни-в-Небе, но как только услышал о медицинском шоу и прознал, что лекарь — не кто иной, как Николас Хейз, заснял и представление с «Проделками Мэри Лу». Также он заснял презентацию перед номером и монолог после.
Хейз разыграл карты ловко.
— Вряд ли мне нужна столь широкая известность, — замялся он, когда Махатма прибежал за сцену, размахивая договором.
— Можете говорить, что угодно, мистер Хейз, только вот этого не надо. Слыханное ли дело — актер, и не хочет известности!
— Я теперь не актер, а лекарь.
Махатма, худой жилистый человечек с голодным лицом и пронзительными карими глазками, зашелся от смеха.
— Медицина-шмедицина… Актер всегда останется актером, скажу я вам. Ваша проблема, мистер Хейз, — уязвленная гордость, вас ведь вышибли из гильдии… Подпишите вот здесь, и, возможно, когда эту запись просмотрят, вас даже пригласят обратно, как знать?
— Потому что я сбежал и стал лекарем? — хохотнул Хейз, подпустив в смешок ровно столько иронии, сколько требовалось для правдоподобия. — Даже если и пригласят, я не вернусь.
— Что ж, ладно. Взгляните на вопрос с другой стороны. Со временем сегодняшняя запись разойдется по приграничным мирам, и ее станут крутить в дешевых кинозалах и летних театрах — при условии, что вы подпишете эту бумагу. Мистер Хейз, вы хотите, чтобы здешние люди о вас узнали? Чтобы ждали вашего приезда? Так вот, поверьте, стоит им увидеть вас на этой пленке, и они будут ждать. А те, кто вас уже видел вживую, еще больше захотят увидеть снова. Известность еще никому не вредила, сами знаете.
— Думаю, он прав, Ник, — вмешалась Мойра.
— Еще как прав, — хмыкнул Махатма.
— М-м… — задумчиво протянул Хейз.
Битва была выиграна. Махатма вручил ему соглашение об отказе от претензий и снял колпачок с авторучки.
— Вот здесь, мистер Хейз, в графе «подпись правообладателя».
Два месяца спустя, когда Хейз, Мойра и пес гастролировали по Расти Сад, десятой
