кнопку, настенная драпировка подавалась назад, и в комнату входил любовник, чтобы броситься к ногам упоительно прекрасной женщины, поджидавшей его в ослепительном неглиже.
Этот уютный покой и радостное счастье любви царевны были на короткое время нарушены единственный раз, когда соправительница Анна Леопольдовна вызвала ее вдруг к себе и сообщила ей, что Тахмас Кули-хан, известный также под именем Надир-шаха[34], могущественный и баснословно богатый владыка Персии, добивается ее руки. Слава о ее исключительной красоте докатилась до самых отдаленных уголков Среднего Востока и побудила великого шаха отправить в Петербург посланцев с богатыми дарами, которые должны были убедить царевну последовать за ними в их сказочную страну.
Ответом Елизаветы был заливистый смех.
– Вы недостаточно серьезно воспринимаете это, царевна, – начала Анна Леопольдовна. – Надир-шах самый красивый мужчина, какого вы только можете себе представить, он просто создан для того, чтобы удовлетворить самую необузданную фантазию жаждущей любви, наслаждений и блеска женщины. Неизмеримые сокровища заполняют его возведенный с азиатской роскошью дворец, который уже сам по себе является целым городом. Тысячи рабов с предупредительным смирением ожидают знака своего повелителя, мгновенно кидаясь исполнить любое его желание. Став владычицей одной из крупнейших держав Востока, вы проложили бы России дорогу в Центральную Азию и таким образом сумели бы блестящими успехами увенчать политику своего великого и незабываемого отца...
– Но герцогиня, – перебила ее Елизавета, – я ведь уже столько раз вам говорила, что так же мало подхожу для государственных дел, как и для брака. Я не могу поверить, что вы хотите сделать меня несчастной...
– Напротив, – сказала Анна Леопольдовна, – все мы, не исключая и Миниха, все мы в ваших же интересах желаем, чтобы вы благосклонно выслушали персидских посланцев, ибо вы без сомнения достойны трона, так почему же вы отказываетесь от одного из самых могущественнейших, который столь лестным образом вам предлагается?
Анна Леопольдовна говорила царевне правду, однако не полную правду, ибо сколь бы малоспособной к рискованным политическим предприятиям она ее ни считала, она тем не менее, точно так же как и Миних, предпочла бы все-таки видеть Елизавету скорее в далекой Персии, нежели в Санкт-Петербурге.
– Я не гожусь для трона, – ответила великая княжна, – оставьте мне, герцогиня, ту веселую и беззаботную жизнь, которую я веду, и дозвольте мне отклонить сватовство шаха. Если же вы хотите, чтобы я покинула Россию, то я предпочла бы отправиться во Францию или Италию и там точно так же жить в свое удовольствие, как живу здесь.
– Как вы могли такое подумать! – поспешила теперь оправдаться Анна Леопольдовна, с материнской нежностью целуя Елизавету в лоб. – Я же вас очень люблю и желаю вам только добра.
– В таком случае никогда больше не заводите речь о замужестве, герцогиня, – воскликнула Елизавета, – и еще менее о короне. Я вполне всем довольна.
– Ах, вам можно только позавидовать, – вздохнула соправительница.
Спустя несколько недель чрезвычайная миссия персидского шаха прибыла в столицу России. Невиданная доселе фантастическая пышность их кавалькады взбудоражила все петербургское население, несметные толпы народа заполнили улицы и теснились перед дворцом великой княжны Елизаветы, к которому со своими сокровищами направлялись персы. Казалось, настоящая армия была послана в далекий поход, чтобы доставить сюда атрибуты сватовства и подарки Тахмас Кули-хана. Впереди шагал хор музыкантов, затем следовали конные и пешие воины и тысяча белых, богато одетых невольников, которых шах посылал в подарок великой княжне, позади них грузно ступали четырнадцать слонов; первый, белый, был навьючен только драгоценностями, жемчугом, золотом и серебром, прочие несли на спине чудесные индийские и персидские ткани, ковры и ценные меха. Потом влачилась тысяча черных, словно из эбенового дерева выточенных рабов, которые несли в руках попугаев или вели на серебряных цепях прирученных львов, тигров либо пантер. Сто невольников исключительно красивой наружности следовали за ними с опахалами из страусовых перьев, посланцы же на горячих конях, в пестрых восточных нарядах, усеянных алмазами, и второе подразделение воинов замыкали шествие.
Елизавета принимала необычных сватов в большой зале дворца. На ступенчатом возвышении, устланном красным бархатом, стоял своеобразный позолоченный трон, на котором и восседала цесаревна. На ней было белое, вытканное золотом платье со шлейфом, с ослепительных плеч ее волнами ниспадала горностаевая мантия, а на величавом челе сверкала бриллиантами диадема.
Посланцы шаха в сопровождении толмача вошли в залу, трижды, падая на колени, поклонились до земли прекрасной великой княжне, дважды в дверях, третий – непосредственно у ее ног, затем, продолжая стоять на коленях и скрестив на груди руки, они изложили ей свою просьбу, которую толмач перевел царевне.
Услышав через него, что шах прослышал о ее красоте, равной которой не существовало на белом свете, и с той поры лишился сна, что теперь он не найдет покоя, пока чудесная северная звезда не засияет на небосклоне его державы, Елизавета польщенно улыбнулась. Шахские эмиссары восприняли эту улыбку благоприятным для себя знаком и начали было торопливо раскладывать у ее ног сокровища, присланные ей Тахмас Кули-ханом, но тем сильнее было их разочарование, когда через толмача им был дан ответ цесаревны.
Если бы она вообще собиралась вступать в брак, гласил ответ, то наверняка не выбрала бы никого иного, кроме шаха, о телесных достоинствах, редком гостеприимстве, могуществе и богатстве которого слышала столько соблазнительного, однако она никогда не пожертвует своей свободой ради мужчины, даже самого лучшего, какого только можно себе представить, и, таким образом, видит себя вынужденной с благодарностью отклонить руку шаха. Но чтобы не слишком обижать Тахмас Кули-хана, она принимает его подарки, драгоценности, жемчуга, ткани и меха, а невольников и слонов все-таки отсылает ему обратно. В знак же своей признательности она просит персов передать их монарху свой портрет, убранный бриллиантами.
По мере того как толмач говорил, лица посланцев все больше и больше вытягивались. Они опять трижды упали перед Елизаветой ниц и, вздыхая, с очаровательным портретом жестокой красавицы воротились к своему господину, который среди райских цветов и газелей своего гарема безуспешно пытался забыть холодную и гордую звезду Севера.
9
Незаменимый
В то время как в своем маленьком дворце, этом втором гроте Дидоны[35], Елизавета, казалось, жила только любовью, раскол внутри нового правительства становился день ото дня все глубже.
Миних, самооценка которого намного превосходила его пусть и значительные заслуги, ежедневно давал понять соправительнице, что исключительно ему она обязана своей властью, и он сейчас является ее единственной опорой; с ее супругом, герцогом Брауншвейгским, он обходился просто-таки с презрением. Анна Леопольдовна состояла в интимных отношениях с графом Линаром[36] , и вследствие этого царственные супруги относились друг к другу более чем резко, что ежедневно порождало при дворе трения и конфликты, которые только поддерживали Миниха в характере его обращения с герцогом.
Несмотря на то, что последний являлся главнокомандующим всеми вооруженными силами России, распоряжения самого Миниха, которые тоже непосредственно касались армии, очень редко доводились до его сведения, что не один раз выводило из себя вспыльчивого герцога; еще тяжелее, однако, отсутствие лада между власть имущими сказывалось на внешней политике. Миних принадлежал к горячим почитателям прусского короля Фридриха Великого[37], тогда как соправительница столь же резко была настроена против него.
И таким образом выходило, что Россия никак не могла окончательно решить для себя, как же ей все- таки действовать. Анна Леопольдовна отказывалась поддержать прусские планы, в то время как Миних всякий раз, когда она предпринимала попытку стать на сторону Австрии, с полдороги разворачивал ее обратно, ибо личное влияние этого безусловно гениального и энергичного человека на соправительницу было настолько сильным, что в конце концов он все-таки склонил ее к подписанию, – правда, скорее
