Некоторые телепередачи не выживут без полуголых красавиц, вертящих задом, другие же, телевикторины к примеру, которые я смотрю с удовольствием («Амадей и Скотти»[243]), могут прекрасно обойтись и без красотки, улыбающейся в конце передачи рядом с несчастным проигравшим, как правило уступающим ей в совершенстве. В любом случае даже самый заядлый антифеминист должен признать, что речь идет об использовании женщины-объекта. В двух словах: если бы женщины были субъектом, они бы задавали вопросы, а Амадей ходил бы в плавках. Однако Амадей является гигантом мысли («Нет, синьора, ипекакуана – это не рептилия в Центральной Америке!»), тогда как девушка нужна там для того, чтобы Мугини, как он честно признался, просто радовался ее существованию.
Если не в этом объективация женщины, то единственной женщиной-объектом оказывается проститутка, и то лишь тогда, когда ее заставляют торговать собой, а в остальном можно спать спокойно. В противном случае идея открытия школы с государственным финансированием для воспитания девочек в качестве сексуального объекта не кажется мне хорошей.
И последнее соображение. Кто-то задавался вопросом, почему Антонио Риччи в своей передаче «Лента новостей» назвал «велинами» девушек (которые, по крайней мере, умеют танцевать и остроумно шутят)? Велиной назывался официальный циркуляр на тонкой папиросной бумаге, который Минкульпоп[244], орган пропаганды фашистского режима, рассылал в газеты с разъяснениями, о чем им можно писать, а о чем лучше умолчать. Поскольку программа Риччи родилась как пародия на выпуск новостей (а потом стала заслуживать больше доверия, чем то, что она пародировала, но это другой вопрос), очевидно, Риччи придумал это ироничное название для муз, которые подносили двум телеведущим листочки с новостями. Название прижилось, и теперь оно используется с семантикой типа «глянец», бумага высокого качества, белая и гладкая. В любом случае мы уже не помним, как возник этот эпизод с цензурой.
«Глянцевые штучки» в качестве циркуляров Минкульпопа были нужны для того, чтобы итальянцы не слишком много думали. Я не хочу сказать, что «глянцевые штучки» с голым пупком осознанно исполняют ту же функцию, но в целом есть над чем задуматься.
2003Вреден ли зритель телевизору?
Звонит из Мадрида мой друг и коллега Хорхе Лосано, преподаватель семиотики и теории коммуникаций в университете Комплутенсе, и говорит: «Ты в курсе, что здесь у нас происходит? Это подтверждает все, что вы писали в шестидесятые годы. Поэтому я даю моим студентам перечитать то, что ты, Паоло Фаббри, Пьер Паоло Джильоли и другие делали в Перудже в 1965 году, твой семинар в Нью-Йорке в 1957 году о семиологической герилье и твое эссе 1973 года “Вреден ли зритель телевизору?”. Там все написано».
Приятно, когда тебя считают пророком, но я заметил Лосано, что мы тогда ничего не предрекали: мы описывали тенденции, которые уже существовали. «Ну хорошо, – говорит Хорхе, – но как раз политики этого и не читали». Возможно. В том-то и дело. Тогда, в шестидесятые и в начале семидесятых, много говорилось о том, что, безусловно, телевидение (и СМИ в целом) – это мощнейший инструмент, способный контролировать то, что называлось messaggi, и, если проанализировать эти сообщения (messaggi), можно увидеть, как они могут влиять на мнение аудитории и даже формировать сознание. Также было отмечено, что публикой не обязательно прочитывалось именно то, что сознательно закладывалось в эти сообщения. Самые простые примеры: кадр с вереницей коров будет по-разному «прочитан» европейским мясником и индийским брахманом; реклама машины Jaguar пробуждает желание в богатом зрителе и вызывает фрустрацию у человека менее обеспеченного. Иначе говоря, сообщение нацелено на определенный результат, но может конфликтовать с локальными ситуациями, иными психологическими установками, желаниями, страхами и вызвать эффект бумеранга.
Именно это случилось в Испании. Посыл в правительственных сообщениях был следующий: «Верьте нам, теракт совершила группировка ЭТА[245]”, но именно потому, что сообщения были такими настойчивыми и безапелляционными, большинство трактовало их как «Я боюсь сказать, что это дело рук Аль-Каиды». И здесь проявился еще один феномен, который я назвал когда-то «семиологической герильей». В двух словах: тот, кто контролирует вещание, никогда не усядется прямо перед телекамерами, но будет, образно говоря, сидеть перед телевизором в каждом доме.
Иными словами, семиологическая герилья – это действия не там, откуда посыл отправлен, а там, куда он направлен, с целью заставить адресатов реагировать на это сообщение: обсуждать, критиковать, не воспринимать его пассивно. В шестидесятые годы эта герилья использовала архаичные методы – раздачу листовок, организацию «телефорума» по принципу кинофорума, набеги в бар, где в те времена люди собирались вокруг единственного в районе телевизора. Но в Испании все произошло гораздо быстрее и эффективнее, ведь мы живем в эпоху интернета и мобильных телефонов. Так что эта герилья не была организована какими-либо группами активистов, представителями элиты, «выдающимися людьми», но развилась стихийно, катилась как снежный ком, передавалась гражданами «из уст в уста».
По словам Лосано, правительство Аснара[246] ввергнуто в кризис вихрем, безостановочным потоком личных сообщений, который принял размеры явления общественного; люди смотрели телевизор и читали газеты, но при этом создалось некое движение – люди общались между собой и спрашивали, а было ли правдой то, что им говорилось. Интернет позволяет читать зарубежную прессу, новости можно сопоставлять между собой, обсуждать. В течение нескольких часов сформировалось общественное мнение, которое думало не так, как хотел бы заставить думать аудиторию телевизор, и говорило не то. «Это эпохальное явление, – повторял мне Лосано, – зритель действительно может навредить телевизору». Возможно, он подразумевал: No pasaran!
Не так давно в одной дискуссии я высказал предположение, что, если у телевидения один хозяин, любая избирательная кампания может проводиться человеком-сэндвичем – он будет просто ходить по улицам, рассказывая людям то, о чем умалчивает телевидение. В этом шутливом предположении есть доля правды. Я действительно размышлял о бесконечных альтернативных каналах, которые предоставляет нам мир коммуникации: контролируемую информацию можно опровергнуть даже сообщениями мобильного телефона, если мы пишем не только «я тебя люблю».
В ответ на воодушевление моего друга я сказал, что у нас, должно быть, средства альтернативной коммуникации еще не так развиты, учитывая, что наша политика (а такая политика трагична) выходит на стадионы, прерывая футбольный матч. И что у нас потенциальные авторы «семиологической герильи» заняты скорее тем, чтобы навредить друг другу, а не телевизору. Однако испанский урок дает тему для размышления.
2004Сам себе свидетель
Когда реклама сообщает нам, что такой-то продукт лучше остальных, она не претендует на то, чтобы все этому поверили. Важно, чтобы человек запомнил
