Я опрокинул стакан так резко, что коньяк проскочил прямо в горло. Закашлялся, аж слезы выступили. Кивком поблагодарил Врача, участливо подсунувшего дольку лимона. Никто не спешил прерывать молчание, я рассматривал вспученную столешницу: серую поверхность ДСП, сплошь изъеденную трещинами, покрывали ожоги от окурков и похожие на олимпийские кольца отпечатки стаканов.
– Я хотел бы объяснить, – сказал Кот.
– В жопу иди, – посоветовала Полина.
Взглянув на нее, я понял, что девушка уже захмелела: на скулах горел румянец, а в помутневших глазах блестели слезы.
– Расскажите, что там было, – попросил Ильич.
– Что было, то прошло, – сообщила Полина развязно.
И с хрустом раздавила в кулаке пластиковый стаканчик. Кот развернулся и вышел.
– Виктор Александрович, – произнес Ильич с каким-то торжественным трагизмом. – Я признаю, что вся эта акция была огромной ошибкой.
– В жопу иди! – предложил Врач в свой черед…
А потом мы с Врачом и Медбратом пили на улице. На берегу озера, в глубине которого, когда стемнело, зажглись звезды и ленивая луна, подпрыгивая на волнах, раскатала золотистую дорожку прямо к моим ногам. От воды тянуло холодом, над головой мягко колыхались разлапистые сосны, и Медбрат, присоединившийся к нам с заходом солнца, смолил одну за одной свои вонючие сигареты.
– Когда я был совсем маленьким, – раскачиваясь, говорил Медбрат протяжным голосом, – я хотел стать космонавтом. Потом внезапно оказалось, что стать космонавтом – это такая шутка про мальчика-дебила. Ну что ж тут поделаешь? – подумал я. И пошел поступать в медицинский. А Ванька со второго этажа поехал служить в Чечню. Мы с ним все детство играли в песочнице, обменивались машинками и натягивали между этажами веревки для обмена записками. А когда его убили в этой самой Чечне, я снова подумал: что поделаешь? И согласился на предложение Виктора Александровича пойти поработать к нему в институт. И когда нейрофон отказался на меня цепляться, я попросил своего научного руководителя помочь вживить его…
Засопела, вздыбилась, шурша травой, бесформенная черная куча справа от меня и голосом Врача сказала:
– Игорек, ну кто знал, что так получится?
– Что вы, Виктор Александрович, я не об этом. Я совсем о другом. Видите, справа от луны Большая Медведица? Я смотрел на нее тридцать лет назад и думал, что когда-нибудь полечу на ракете вон к той крайней звезде… А сейчас уже не хочу. Совсем. И ничего тут не поделаешь.
– А я всегда мечтал быть врачом, – сказал Врач.
– Повезло тебе, – сказал я.
– Что есть, то есть, – согласился Врач. – Ужас, а у тебя была мечта?
Вопрос вызвал шквал обрывочных образов из детства: засыпанный снегом двор, пыль, играющая в солнечном луче, колесо велосипеда, стремительно разрезающее глубокую лужу… Где-то под ворохом этих картинок, если покопаться, можно было, наверное, найти и заветные желания. Но к чему они сейчас? Поэтому я не стал отвечать. Тем более что моего ответа никто и не ждал.
Медбрат продолжал раскачиваться, белесая борода моталась, как маятник часов, и кончик кривого носа выступал из темного провала лица. А Врач сидел в тени дерева, и от него был виден только контур. Со стороны этого контура раздалось тихое бульканье, и мне в руку хрустко ткнулся стаканчик. Я передал его Медбрату и тут же получил новый.
– Давайте, мужики, еще раз помянем Мини, – предложил Врач.
– Хороший был парень, – произнес я дежурную фразу.
Выпили. Я прикурил и некоторое время после этого сидел, хлопая ослепшими от зажигалки глазами. Справа вспыхнуло – Врач тоже прикурил. Ветер с шипением набросился на кроны сосен, обсыпав нас сухими иголками. На луну набежало облачко, превратив ее в мутное пятно. Где-то далеко, на том берегу, монотонно лаяла собака: отрывистые звуки рыскали в темноте над озером, будто бы на ощупь пробираясь к нам. Вода с тихим плеском лизала валуны у самых моих ног.
– Ты предсказывал Мини, что он умрет до зимы, – сказал я Медбрату.
– Я не говорил, что он умрет, – поправил Медбрат.
– Не надо было его отпускать, – глухо пророкотал Врач. – Был бы жив.
– Он жив, – снова отозвался Медбрат.
– Как? – то ли выкрикнул, то ли икнул Врач из темноты.
– Он сейчас в сети, и если хочешь, я могу тебя с ним связать, – сказал Медбрат.
– Но… Но Ужас же сказал, что его… – начал было Врач и осекся.
И я тоже понял, что стало с Мини. Мне не хотелось дальше думать об этом, но воображение уже нарисовало картину: лысая голова внутри колбы, на бледно-синем лице почти стерты знакомые черты, а за ухом виднеется металлический диск, из которого тянется пучок проводов.
– Ты это имел в виду, когда говорил, что он больше не пройдет по снегу? – спросил я зло.
– Не заводись, – попросил Медбрат. – Я просто видел снег, но не видел на нем его следов, – и помолчав, добавил вроде бы смущенно: – Не могу это объяснить… словами.
– Поэтому ты сказал, что надо сваливать с базы? – спросил Врач сиплым, каким-то не своим голосом.
– Они знают то, что знает он, – ответил Медбрат.
– Я видел, как ему свернули шею, – сказал я оправдываясь. – Я думал, он убит.
– Меньше надо боевики смотреть, – просипел Врач и прикурил. – Надо за это Мишке тоже шею свернуть.
– Ты знаешь, кто такой Сторож? – толкнул я Медбрата.
– Нет, – борода Медбрата качнулась сильнее. – Знаю только, что это не человек.
– А как ты понял, что его надо вырубать электрошокером?
Медбрат молчал долго, я даже решил, что ответа не будет, но, в конце концов, он произнес:
– Я этого тоже не знал… Я знал, что ты вернешься обратно, только если возьмешь с собой электрошокер.
Да… Дельфийский оракул. Как хочешь, так и понимай. Но, во всяком случае, в этот раз он реально спас мне жизнь. Потому что иначе… Поток воспоминаний закрутился в голове – и я будто снова оказался там, на 13-м этаже башни «Империя»…
Пальцы, сдавливающие горло Мини, размыкаются, тело еще только начинает обмякать, а Вадим уже стоит прямо передо мной. Скорость невероятная. Я не вижу его ударов, их звук настигает меня тогда, когда напарники уже сползают по стенам, а Полина, болтая ногами, взмывает в воздух.
– Господин Фролов, – говорит Вадим. – Нам с вами надо очень серьезно поговорить.
Он держит девушку точно так же, как только что держал Мини, ее руки цепляются за него, рот открывается как у рыбы, выброшенной на берег. Я снова впадаю в ступор, потому что лихорадочно ищу и не нахожу выхода из сложившегося положения. Если сейчас навести на него ствол, он свернет ей шею. А Вадим смотрит на меня все с той же светской улыбкой, и в глазах ни намека на злость, обычная вежливая заинтересованность в собеседнике.
– Отпусти ее, – выдаю единственное, что приходит на ум.
– Как вам будет угодно, – соглашается он.
И вот уже Полина летит за мою
