Когда я, наконец, перевалил через край нагорья и устремился вниз, к шоссе Эйр, я уже много недель не видал ни единой живой – это правильное слово – человеческой души.
Я остановился в первой же забегаловке, до которой доехал: сразу и заправка, и паб, и ресторан, и пара мотельных номеров, и парковка для грузовиков и домов на колесах, плюс палаточный лагерь и мини-зоопарк на задах, для детей и туристов. Месяц назад я тоже остановился здесь и поставил палатку среди клеток. Заправкой занимался плотный раздражительный мужик средних лет, который, как оказалось, меня запомнил.
– Уже домой?
– Они меня послали через полстраны, в эти чертовы залежи щебеня посреди нигде, а там уже какой-то говнюк сидит.
– Типичные бюрократы.
Мимо насосов прошла маленькая девочка в выцветшем розовом платьице и сандаликах на босу ногу, с лопаткой и дохлым вомбатом, которого она тащила за заднюю левую лапу. Она поглядела на меня с любопытством, словно была рада, что у нее нашелся незнакомый свидетель, и повернулась к заправщику.
– До вечера ждать нельзя, папочка, он уже пахнет.
Папочка – очевидно хозяин – смутился.
– Эта домашняя живность… Нам в последнее время что-то не везет, – объяснил он.
Девочка перетащила вомбата через трассу к череде крестов, воткнутых вдоль дальней стороны. Хозяин махнул рукой в сторону этого кладбища домашних животных.
– Хочу, чтобы наши клиенты знали: мы тут поступаем правильно. У нас много народу останавливается из-за них.
– Почему они умерли?
– С тех пор как моя жена нас покинула, они просто… умирают. От горя, видимо. Скучают по ней.
– Их всех как-то звали? – я проводил взглядом девочку, которая несла пару веток, чтобы прикрыть вомбата. – Так ребенку легче будет.
– Думаете?
– Угу.
– Думаю, я сделаю по-своему. Споров меньше.
Кровавая полоса протянулась за дохлым вомбатом через весь двор. С виду вполне тянуло на пулю в голову.
Я расплатился наличными и поскорее смылся оттуда.
Шоссе Эйр – одна из двух дорог с твердым покрытием, ведущих в Западную Австралию, на все две с половиной тысячи километров границы. С полдюжины вот таких придорожных оазисов живет здесь в своей собственной временной зоне – причем не такой, как по обе стороны дороги, с разницей не в час и даже не в половину, а в три четверти часа. Кое-кто из хозяев, граждан и патриотов Западной Австралии, пользоваться ею отказывается, а вместо этого предпочитает Западное Стандартное Время. Центр местной жизни – поселок Эукла, душ в целом на пятьдесят. Большая их часть – правительство и еще сколько-то – убийцы птиц, как я. Когда я закончу у Скалы Сердца, буду базироваться здесь.
Если бы мне пришло в голову порыться в земле в каком-нибудь из дорожных оазисов, я бы наверняка нашел окаменелые ракушки с древнего морского дна. Искать метеориты запрещено, потому что их тут реально можно найти, в раскаленном песке – осколки истории этой земли и всей солнечной системы вместе с ней. Летом дневная температура поднимается до 55 градусов – или до 130 по старой шкале, которой пользовался папа. Экономика состоит в продаже бензина, пива, гамбургеров и мест для ночлега дальнобойщикам и прочим путешественникам, которые по каким-то своим частным причинам не сели на самолет.
Этот край совершенно пуст, но, едучи через него, я почему-то все время ждал чуда – прямо за следующим поворотом.
Впереди шоссе мерцало от жара. Оно бежало вдоль подножия нагорья, по берегу доисторического моря. Какого сорта были деревья, я понятия не имел. Это слово Джеймс однажды ввернул на уроке биологии – сорт. Учительница сказала, что речь идет о форме жизни, о биологическом виде. «Только не когда тебе его продают в супермаркете», – отрезал Джеймс. Короче, независимо от сорта они были низкорослые, темно-зеленые, практически одинаковые и редко разбросанные. От деревьев моя мысль перескочила на труп в кузове – интересно, а он какого сорта? Ужасная вообще-то мысль, но я все равно расхохотался.
Впереди из знойного марева возник грузовик. Мерцание текло по дороге к «тойоте», окружало ее, вздымаясь от плавящегося асфальта, пока мир вокруг не заволокся словно пеленой воды. Мягко подтормаживая, чтобы не потерять контроль, я старался оставаться на дороге, между белых линий, летящих назад по обе стороны капота. Силуэты рыб плавали по краям поля зрения. Одна поплыла мне прямо в лицо, так что пришлось вильнуть. Над головой прошла какая-то тень, и я поднял глаза на гигантское клокочущее брюхо морского вала, катящегося к берегу.
Визг грузового клаксона вернул меня на дорогу. Волны? Над дорогой? Дымка растаяла, а с ней и все мысли о трупах неизвестного науке сорта. Такое мышление работает в городах, но не здесь.
Меня обуял страх.
Правда из-за нервного напряжения стало легче сосредоточиваться на дороге. Что я вообще тут делаю, носясь по австралийскому захолустью с трупом в багажнике? Ответа у меня не было. Полиция патрулировала шоссе, выборочно проверяя машины на наркотики. Что если они меня остановят?
Какой бы квест ни гнал меня вперед, я мечтал, чтобы он поскорее кончился.
Ночью мне снова снилась вода. Я оказался опять в той придорожной забегаловке, стоял посреди шоссе. Грузовики проносились мимо, ревя в ночном воздухе. Шел дождь, и чистая, целительная влага бежала с асфальта и уходила в землю на обочине среди могил.
Меня разбудили ранние утренние сумерки. Земля промокла, как губка, палатка отсырела. Дождь и правда прошел. Прежде чем сворачиваться, я оставил все немного просушиться, поставил воду для кофе и вышел с равнины на шоссе. Фуры, всю ночь несшиеся мимо, исчезли. Окровавленный труп кенгуру, обсиженный рвущими плоть воронами, служил наглядным объяснением глухого удара, который я слышал, уже засыпая.
Отсвет в той дальней точке, где хайвей встречался с горизонтом, возвещал зарю. Первые лучи солнца отражались в мокром асфальте. Четыре светоносных тропы втекали в восходящий над краем мира розовый диск – тонкая пленка воды, оставшаяся в мелких колеях, вдавленных в дорогу грузовиками. Бесконечный трафик дал момент чистой красоты. Я немного поглазел на эту картину и вернулся к газовой плитке и закипающей воде.
Мне нужно было на нее взглянуть.
Глотая горячий кофе, я отпер ящик. Стояло утро четвертого дня на пустынной жаре, а она еще даже не начала пахнуть. Одному богу известно, что я стану делать, когда это начнется. Завалю ее льдом? Поеду по пустыне в пикапе, истекающем конденсатом? Ей вообще-то полагается пахнуть. Она как-никак умерла. Сердцебиения не было. И в этом виноват я, потому что я ее подстрелил. Я попробовал представить, как буду объяснять ее присутствие в машине полиции, и не смог. Интересно, она вообще человек? Может, это поможет мне выкрутиться в суде? Убить не-человека – за это что-нибудь дают? Но от знания того, что я
