Бабуля Готье взяла свою палку – славный терновый сук с гладко отполированным оголовьем – и двинулась через подъездной двор, мимо служб к парадным дверям в дом. Сын их, понятное дело, запер, но ключ наверняка оставил, где всегда – в дупле легендарного дуба. Правда, надо еще додуматься, как ей теперь долезть так высоко.
Однако Бабуля додумалась и приволокла дойный табурет из коровника, где он все равно теперь был никому не нужен. Доковыляв до дуба, она обнаружила, что немало веток попадало и валяется теперь на земле, будто спицы сломанного зонтика. Остался, собственно, лишь суковатый столб старого мертвого ствола, весь в бородавках, которым и самим-то уже лет сто, не меньше.
Зато дупло не пострадало, и табуретки хватило ровнехонько, чтобы долезть до дыры. Ключ тоже оказался тут как тут – громадная железяка, времен еще ее отца.
Бабуля открыла дом, который только что заперли от захватнических армий, и благополучно захватила его сама – в конце концов, это был ее собственный дом, – а потом уселась в кресло с плетеным камышовым сиденьем и принялась думать, что ей делать дальше.
Через некоторое время она, что неудивительно, заснула. Бабуля всегда дремала по нескольку раз на дню. Местами она, кажется, даже на ходу засыпала, потому что потом не всегда помнила, куда шла и где вообще находится.
Когда она открыла глаза, косые лучи солнца, проникавшие сквозь глиняную черепицу, уже сдвинулись, линии их стали острее, а заплатки света на полу – диагональнее. Бабуля прищурилась и протерла глаза. Уж не кошка ли там пригрелась в одной из них? Нет, не может такого быть. Все домашние кошки уже давно сбежали и, говорят, утопились от ужаса. Даже мыши, и те спешно отчалили на каникулы.
Эта штука в пятне солнца тем временем вроде бы сделала реверанс. Или неприличный жест? Как бы там ни было, что мышки, что кошки редко стоят на задних ногах, вытянувшись во весь свой девятидюймовый рост. Если только зверинец в Лувене не разбомбило и обезьянник не разбрелся в полном составе по полям прекрасной Франции, она, не иначе, удостоилась визита одного из Малых.
Где же очки? Орудовать иголкой Бабуля бросила еще в семидесятых, и чем больше наливалась юностью ее внучка, тем меньше старой мадам Готье хотелось ее разглядывать.
– Никуда не уходи, – велела она существу и отправилась шарить в шифоньере.
Шифоньера, однако, на месте не оказалось. Какой все-таки кретин ее сынок! Кому еще могло прийти в голову бежать от вражеской армии с шифоньером в обнимку? И с ее очками в нем.
Когда Бабуля вернулась, ее все еще ждали. Она с трудом опустилась на колени, чтобы все-таки разглядеть визитера. Попутно она сначала помолилась о мире, потом – чтобы суметь встать обратно, а потом попыталась понять, какой пакости ждать от такого развития ситуации.
Судя по всему, перед ней был некий древесный дух – и в весьма прискорбном состоянии. Его срочно нужно было пожалеть, утешить, а возможно и спрятать – сразу не поймешь. С виду он представлял собой угловатый пук веточек – это с одной стороны; с другой там определенно присутствовали шипы и сбитые во вспененный клубок корни, похожие на волосы в паху или в подмышках. Жилистый такой дух, легкий и пахучий (растительный запах был настолько сильный, что даже Бабуля Готье со своим отсутствием обоняния смогла оценить), и весь во влажной грязи, которая постепенно подсыхала и комочками опадала на пол.
А главное, это создание – не то мужского пола, не то женского, не то никакого из них, а то и обоих сразу, кто его разберет – было, пользуясь языком тех, кто практикует искусство войны, явно контужено. Оно слегка подрагивало и (при условии, что у него были руки) неуютно потирало себе локти, а еще (при условии, что у него были ноги) стучало коленками. Или как это у них называется – путовый сустав? У него имелось и что-то наподобие подбородка, и провалец рта, но глазки были зажмурены, как у новорожденного младенца, а уши бессильно висели вниз, будто сдохли каждое своей смертью.
– А вот и компания для мадам Бабули Готье, – любезно поприветствовала его старушка. – Как мило с твоей стороны зайти, когда мой собственный род решил бросить меня тут одну.
Плечики – или высоко подвешенные бедрышки… или тоненькие ребра – создания задрожали – скорее всего, не от встречного чувства, а так, от звука голоса, столь явно адресованного ему.
– Тебе точно нужна забота, только вот какая? – продолжала Бабуля. – И вопрос еще в том, что тебя сюда привело?
Еще и часа не прошло с тех пор, как дом опустел, но корова уже давно померла, так что плескать на порог обычную кисломолочную защиту от незваных гостей было нечем.
– В общем, заходи, раз пришел, – подытожила хозяйка. – Да только мне некогда рассиживаться тут с тобой и резаться в карты. Еще пара дней может пройти, пока мои нерадивые родственнички дотумкают, что забыли дома маму, а там одному богу известно, сумеет ли кто-то прорваться ко мне назад… учитывая, как наступают боши[69]. Так что я тут одна-одинешенька – присутствующие, если что, исключаются – и заботиться о себе буду сама.
Давненько уже она не могла о себе такого сказать, и перспектива выглядела даже довольно приятно. Итак, с чего начнем? Запереть двери, припрятать ценности, разобраться со скотиной, полить огород, подмыть ребенка, натаскать угля?
Двери, как вскоре выяснилось, запирать было ни к чему, так как ни ценностей, ни скотины, ни детей, ни угля, ни даже, если на то пошло, огорода на ферме больше не водилось. Нет, пару морковок, некоторое количество капусты на стадии бурного отрочества и картошки в тайных могилках он еще мог предложить, и к ним вдобавок некие травы – для вкуса… хотя мало кто решился бы вкушать их самих по себе.
Бабуля наскребла по сусекам, что могла. Электричества на ферме отродясь не бывало, а масляные лампы семейство увезло. Ближе к вечеру коленки у нее стали ныть, так что лезть на стул и зажигать затейливую люстру в салоне она себе не доверила. Взамен Бабуля развела маленький огонек
