Когда пришло время завтрака, явилась Стелла и, смеясь чему-то в своих настройках, отвела горячую и смурную Машу в капсулу коррекции.
— Вы болеете, — сказала она, посмотрев выданные капсулой данные о Машином состоянии, и приветливо улыбнулась. — Я должна сообщить вашим родственникам!
К тому времени, как Маша закончила двухчасовую программу восстановления, за ней успела приехать мама. Маша встретила ее на крыльце. Худая женщина в термокостюме встревоженно улыбнулась дочери, вокруг ее глаз скопились морщинки, щеки все были в складках, и ежик волос стал совсем серым.
Маша не видела маму без настроек с того самого дня, когда в парке повредила ногу. И теперь, глядя в ее постаревшее лицо, понимала, как страшно было бы вдруг увидеть настоящих ребят из университета, настоящую тетю Лару и особенно — настоящего Кувшинкина.
При мысли о Николае Родионовиче Маша почувствовала панику. Ей захотелось то ли стукнуть его кулаком в нос, то ли обнять и заплакать в плечо, и от этой неясности никак не получалось избавиться.
После капсулы коррекции боль в горле прошла, но чувство одинокого крушения, неисправимой отлученности от «своих» сгустилось еще плотнее. В растерянности Маша надела костюм и напульсник. Настройки никак не хотели слушаться. Сбивалась тактильность, и вместо нежного шороха листвы под ногами вязла глина. А пес Пегас, прибежавший проводить Машу, и вовсе не пожелал встраиваться в анимацию. Среди ярких и ароматных красок Машиной любимой настройки то и дело промелькивала его клочковатая, пахнущая сыростью шкура.
— Мама, мне страшно, — сказала Маша, оглянувшись из окна машины на снова ставший нарядным, в свежем кружеве наличников усадебный дом, и, зажмурившись, включила режим сна.
Мама разбудила ее уже возле самого дома. Маша вышла из машины, пошатываясь, и первым, что бросилось ей в глаза, оказался разбойник с вихром. Он дожидался ее у подъезда, сидя на бортике клумбы. У Маши в настройке вместо цветов там рос красный японский клен.
— Фролова, ну что такое! Что еще случилось?! — вскричал он, ринувшись ей навстречу.
Нечетким промельком Маша увидела сквозь мультфильм встревоженное лицо незнакомого человека и повела рукой, отмахиваясь от видения, как от дыма.
— Николай Родионович, ну зачем вы меня туда отправили? — слабо проговорила она. — Как я теперь буду? Я не смогу больше жить в этом вранье!
— Маш, ты, главное, не переживай! Поправишься — все обсудим! Подготовим научную статью! Я уже чувствую, ты — молодец, все просекла!
При этих словах Кувшинкин, вырвавшись вдруг из обличил разбойника, — русоволосый, с открытым лицом, в джинсах и смешной дутой куртке вместо термокостюма — решительно шагнул к Маше. Должно быть, он собирался встряхнуть ее руку или ободряюще потрепать плечо. Но тут Весна с полотна Боттичелли грозно взметнула брови и волной цветения заслонила дочь от врага.
— Оставьте нас в покое или я вызову власти! — громоподобно произнесла благоухающая цветами фея. — Посмотрите, что вы сделали с девочкой?!
* * *Маша болела долго. Остатки простуды подлечили за день, а вот стресс не поддавался. Днем она худо-бедно держалась, гуляла по мультикам, отдыхала на теплых пляжах, а однажды даже рискнула задать в настройках межгалактическое путешествие. Вечером приходила мама и, как в детстве, укладывала Машу спать, болтая с ней о впечатлениях дня.
А с рассветом, когда время сна истекало и ободряющий голос в Машином уме произносил привычное: «Машенька, выбери утро!» — расстройство души вновь давало о себе знать. Сквозь предложенное меню настроек проступала тяжелая глина полей, по ее кромке трусила собака с пораненной шеей. Надвигалась холодная ночь, налетал грустным ветром запах сырой листвы и хилых оранжевых цветов, и Маше жадно — как в жару напиться холодной воды — хотелось туда вернуться. Конечно, во всем этом невозможно было жить, — это Маша поняла на собственной шкуре. Но и гулять в раю настроек сделалось тошно.
По совету мамы Маша примерила одинокое утро на горном озере, а приятель Никита настоял на режиме «полярной экспедиции». Но нет, ничего не помогало! Маша с угрюмой горечью смотрела на своих утешителей и чувствовала себя так, будто однажды, в младенчестве, они обворовали ее. Отняли обманом причитающиеся ей богатства и вместо целого мира дали нищенский термокостюм.
Наконец мама отчаялась и повезла дочь на «диагностику» к тете Ларе.
Несмотря на то, что ее жизненный срок подходил к концу, колдунья выглядела бодрее, чем обычно. Крючковатые пальцы вцепились в Машины плечи, взгляд впился в глаза.
— Ну и что ты, спрашивается, дуришь?
— Тетя Ларочка, но ведь ты-то хоть понимаешь, что это все неправда! — сказала Маша, хныча от отчаяния. — Это только называется свободой, а на деле — трусость и бред. Вот я говорю с тобой и знаю, ты слышишь не мой голос, а какой-то чужой из настроек. Видишь какую-то чужую куклу, а не меня.
— Маха, сказать по правде, я вижу подругу моего детства Ирку, — поскребши длинными ногтями колпак, призналась колдунья. — Она была у меня в настройках таким маленьким вредным эльфом, очень прыгучим. Так что ты у меня — маленький вредный эльф. И сидим мы с тобою сейчас под дубом на зеленом-зеленом лугу и трескаем эль. А переть против государственных ценностей, Машка, — это верный путь к безработице!
Тети-Ларин вердикт был прост и грозен:
— Немедленно веди ее к врачу! — велела она Машиной маме. — Она после жизни в полях совсем шалая! Пусть выпишут ей разрешение на радость!
— Правда, котик, давай сходим к доктору, выпишем тебе радость? — сказала мама.
— Ну уж нет! — крикнула Маша. — Вы что, хотите, чтобы я превратилась в овощ? А я не хочу! И я рада, рада, что у нас запрет на настройку чувств! Я хочу эту жизнь терпеть, понимаете? Как раньше терпели, на живую, без галлюцинаций!
Колдунья со смягчившимся вдруг лицом положила худую лапу Маше на плечо и покачала головой:
— Эх-эх, — вздохнула она. — «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать!» Так, Маха, говорили древние…
Единственное утешение — каждый день к тоскующей Маше заходил Никита, друг по лицею, а теперь еще и однокурсник. Маша выбрала его образ в коллекции «Лучшие друзья». Он получился соломенноволосым, с веселым взглядом и без лишней романтики. Сверив настройки, они с Никитой гуляли по небольшим городкам Машиной любимой весенней Японии, катались на каруселях и ели мороженое.
— Никит, а ты знаешь, что у меня растопыренные уши? — однажды спросила Маша. — И курносый нос! Я вообще страшная!
Никита сперва опешил, а затем произнес тираду о том, что он как представитель современного человечества гордится правом выбирать для своих друзей тот облик,
