Небольшая комната сторожки, где очутилась Маша, вся была заставлена стопками настоящих бумажных книг. Маше было не до реликвий, язык еле ворочался, и все-таки из вежливости она спросила:
— А «Война и мир» у вас есть?
— Есть, — усмехнулась Анна, поставив перед Машей таз с водой.
Пока Маша блаженствовала, отмывая ноги в теплой воде, хозяйка слазила под кровать и добыла пару диковинной обуви.
— Меряй, не бойся. Садовые галошки. Потом вернешь.
Маша послушно сунула ноги в резиновые башмаки, выстеленные мягкой тканью.
— Угощать мне тебя нечем, — сказала Анна, открыв шкафчик и оглядев полки. — Здесь муки нормальной и то не добудешь, — и поставила на стол кружку кипятку и пюре «основное», которым кормилась вся планета. Есть его без формирующих вкус настроек оказалось немыслимо.
— А что вы изучаете? — спросила Маша, кивнув на книги.
— Хочу разобраться, как проходило богослужение, — сказала Анна. — Историю христианства стерли, научной информации нет даже в архивах. Уж не знаю, чем им не угодило… — Она осеклась и, помолчав, продолжила: — Но церковные книги еще можно встретить. Вот у меня здесь тоже есть несколько. Я, правда, понятия не имею, с какого боку к ним подойти. Ищу подсказки в художественной литературе — там все подробно описано. Надо только внимательно перечитать и собрать воедино. Но даже если смогу реконструировать по крупицам, все равно служить-то некому. Нужен мужчина, и чтобы был сан…
— Можно попросить нашего преподавателя Николая Родионовича, он не откажется! — воскликнула Маша. — Он вообще все это обожает! Все, чего сейчас нет!
Анна рассмеялась и, помолчав, вздохнула.
— Ничего тут не сделаешь, — сказала она. — Только если чудо произойдет.
И с тоской, словно упрекая невидимого чудотворца в бездействии, посмотрела в окно на быстрые облака.
— Ну все, пойдем, а то начнут тебя искать, — сказала она и подала Маше испачканный в земле свитер с оленями.
Только тут Маша заметила, что Анна смотрит на нее без надежды, как на жалкое запутавшееся существо, и от носа к губам у нее идут печальные складки.
Проводив Машу до березового перелеска, Анна замедлила шаги.
— Дальше не пойду. Не надо, чтобы нас видели. Скажут, что я научных работников с толку сбиваю, а я и так здесь на птичьих правах.
— Ой! — спохватилась Маша. — Я забыла сказать! Я сегодня встретила животное, собаку, ей нужно полечить рану! А они не хотят пускать ее в капсулу и вообще даже не видят ее! У вас есть капсула коррекции?
— Это ты Пегаса видела, — сказала Анна. — Он уже прибегал, подрался с кем-то. Капсулы у меня нет, но я ему намазала. А что касается этих ваших, так я сколько раз говорила Николаю — пусть похлопочет там у вас в университете! Прислали бы наконец живого человека в смотрители! Какой толк от этих «обкуренных»?
— Просто зомби! — согласилась Маша и почувствовала, как приятно забилось сердце от неожиданной солидарности со странной женщиной, знакомой к тому же с Николаем Родионовичем.
— Дома ноги попарь в горячей воде! — на прощанье велела Анна.
— Я в капсулу попрошусь, — сказала Маша и решительно вошла в березняк.
Роща, светлая от стволов, кончилась быстро. Совсем рядом, на пригорке, Маша увидела усадьбу — громоздкую тень дома и освещенное лампой крыльцо.
На последних метрах пути Маша почувствовала, как сильно ноют у нее ноги и саднит горло. Надо было срочно попасть в капсулу коррекции. Войдя в дом, она несколько раз попыталась вызвать Стеллу. Смотрительница не отвечала. Чувствуя, как нарастает страх, Маша выбежала на темный двор и, пройдя мимо цветника к зданию хранилища, где ночевали Стелла и ее коллега, принялась стучать в запертую дверь.
Маша кричала до хрипа, била в дверь ногой, но рабочий день сотрудниц музея был закончен. Они ушли глубоко в настройки. Кто знает, в какой инопланетной колыбели качались их сны?
Отчаявшись достучаться, Маша вернулась домой, вынесла одеяло и, укутавшись, села на крыльце. На свет лампы над дверью слетелись зеленые мотыльки. Маша думала о старинных людях, проживших здесь жизнь без всякого намека на настройки, и о «Войне и мире», которую прилежно читала в последние годы. Эта книга вдруг стала проявляться в ней, вспыхивать случайными пятнами. Внутренний свет прожитого дня освещал то одну, то другую картину.
В тишине отошедшего мира, в этом, как выразилась тетя Лара, «контейнере с мусором», брошенном на задворках вселенной, Маше сделалось вдруг уютно. Она была одна на планете, но и не одна. На другом холме, за поредевшим березняком, горел огонек Анны. Горел вдалеке отчаянный Кувшинкин. Эти редкие огни, как монастыри в заснеженных Гималаях, крепко держали друг с другом не подвластную законам физики связь. Огромное, величиной с планету одиночество не легло на плечи одного, а было разделено между всеми.
К ночи Машу стал бить озноб. Горло болело зверски. В спальне она сняла облепленные глиной джинсы и свитер и, дрожа, сложила на стул. Открыла шкаф и, стараясь не глядеть в зеркало, взяла другую одежду. На этот раз ей досталось длинное шерстяное платье. Маша влезла в его колючую шкуру и забилась в гнездо из подушек и одеяла. Сегодня ей еще обязательно надо было записать свои чувства в дневник. Без полного отчета Кувшинкин не засчитает практику.
Уставившись в пустую тетрадь (Научный руководитель настаивал, чтобы дневник велся древним способом — от руки), Маша раздумывала, что написать, и не могла решить. Она не знала, хорошо это или плохо — то, что она встретила сегодня собаку, что чуть не увязла в пашне, что побывала в гостях у странной женщины без настроек. Рада она всему этому или ее разрывает тоска?
Вдруг ей вспомнилось утро после завтрака, дорога к пруду. По телу побежала березовая дрожь. Заволновавшись, Маша взяла карандаш. Она окончила курсы письма, но все равно писала плохо, корявыми «печатными» буквами. Но теперь словно кто-то подхватил и уверенно повел ее руку.
«Пруд с холодной черной водой, — возникало на бумаге. — Он холодный и черный, как пианино и как спинка жука. Но в нем есть солнце. Когда собака окунает в солнце лапу, звучит музыка».
Невозможно было поверить, что так бывает! «Что это? — думала Маша, в смятении глядя на серый заборчик букв. — Николай Родионович, ведь это стихи, стихи? У меня получились стихи?»
Маша раз десять перечитала свое «стихотворение». Нежность, восторг, гордость и благодарность, теплая и таинственная связь с настоящей жизнью, которую не найдешь в настройках, — вот о чем она хотела бы записать в дневник, но уже не смогла. Ее свалил сон.
6А утром все перевернулось. За несколько часов тяжелого сна болезнь взяла власть над Машиными телом и душой. Проснувшись в полубреду, Маша почуяла тоскливый голос бархатцев в ящике на подоконнике (в самом деле ей показалось, что аромат «скулит»), и
