– Вы знаете, – сказал он, – есть вещи, которые не хотелось бы делать для толпы, – вещи, предназначенные не для распродажи на Ньюбери-стрит; их просто-напросто не поймут здесь. Мое занятие – улавливать обертоны души, но их не услышать на новых искусственных улицах искусственной земли. Бэкбэй – это вовсе не Бостон и даже не бледное его подобие, потому что у него не было времени обрасти воспоминаниями и привлечь местных духов. Если что-то тут и завелось, то только робкие духи соляных болот и мелких заводей; а мне нужны духи людей – существ в достаточной мере организованных, чтобы, взглянув на ад, уразуметь увиденное.
Художник должен жить на Северной Стороне. Если какому-нибудь эстету захочется быть искренним, ему следует перебраться поближе к трущобам, чтобы слиться с легендами самого народа. Истинно так! Вам никогда не приходило в голову, что трущобы не построены, а выросли сами собой? Поколение за поколением жили, чувствовали и умирали там, причем в те времена, когда люди не боялись ни жить, ни чувствовать, ни умирать. Разве вы не знаете, что в 1632 году на Медном холме стояла мельница и что половина уцелевших улиц застроена до 1650 года? Я могу показать вам дома, которые стоят уже два с половиной столетия, а некоторые – и больше; дома, которые были свидетелями такого, от чего любое современное жилище рассыпалось бы в прах. Что знают нынешние художники о Жизни и о силах, питающих ее? Вы называете Салемское колдовство суеверием, а моя прапрапрапрабабушка, держу пари, могла бы порассказать вам немало интересного. Ее повесили на Холме казней, а ханжа Коттон Мазер[15] стоял и смотрел. Мазер, будь он проклят, боялся, что кто-то может взломать двери этой мерзкой тюрьмы однообразия, – и жаль, что никто не наложил на него заклятия или не высосал ночью всю его кровь!
Я могу показать вам дом, где он жил, и могу показать другой – куда он боялся войти, несмотря на все свои прекрасные храбрые речи. Он ведь тоже знал о кое-каких вещах, о которых не осмелился и упомянуть в своих тупых «Magnalia»[16] или в наивных «Чудесах невидимого мира». Взгляните-ка сюда. Знаете ли вы, что вся Северная Сторона некогда имела сеть подземных ходов, соединявших между собой дома некоторых людей, ушедшую под воду землю и само море? Да продолжатся они над землей – ибо вещи всегда тянутся к тому, что недостижимо, и голоса в ночи смеются над их немощью!
Там почти все оставшиеся дома построены до 1700 года и готов побиться об заклад, что смогу сегодня показать вам нечто особенное в одном таком подвале. Наверное, и месяца не прошло, как газеты в последний раз писали о рабочих, обнаруживших при сносе какого-то старого дома замурованный туннель или колодец, ведущий в никуда, – вы могли видеть один такой дом из надземки рядом с Хэнчман-стрит. Да, были ведьмы, как было и то, что они вызывали своими заклинаниями; были пираты и то, что они привозили с моря; контрабандисты, матросы – и, скажу я вам, эти люди знали, как жить и как раздвигать границы жизни. О старые времена! Этот мир тогда был вовсе не единственным для смелого и мудрого человека! И когда подумаешь о сегодняшнем дне – какой контраст былому! Тьфу! Сейчас такие прокисшие мозги, что даже клуб так называемых художников трясет, едва картина поднимается над уровнем привычного для завсегдатаев чайной на Бикон-стрит!
Единственное спасение современности в том, что она чертовски тупа и неспособна по-настоящему вглядеться в прошлое. Что могут рассказать о Северной Стороне карты и путеводители? Ха! Да я гарантирую, что легко найду тридцать-сорок улиц или даже целый район к северу от Принс-стрит, о которых и не подозревает никто, кроме заполонивших их чужаков. А что могут знать о них эти итальяшки? Нет, древние места спят, переполненные своими чудесами и страхами, и нет уже ни одной живой души, способной понять и использовать их. Или, вернее, одна живая душа есть – потому что не зря же я столько копался в прошлом!
Слушайте, вы ведь тоже интересуетесь подобными вещами. Что, если я покажу вам свою вторую мастерскую, где я сумел поймать ночного духа древнего ужаса и написать вещи, о которых на Ньюбери-стрит не мог бы даже помыслить? Естественно, я не рассказывал об этом тем проклятым старым девам из клуба – из-за Рейда, черт бы его побрал, все нашептывающего, что я какое-то чудовище, монстр, живое воплощение регресса. Но я давно решил, что ужас следует писать столь же хорошо, как и прекрасное – из самой жизни, и потому предпринял некоторые поиски в местах, где, как я точно знал, живет ужас.
Я снял дом в трущобах, где мои цивилизованные собратья обычно предпочитают не показываться. Он стоит не так уж далеко от надземки, если говорить о расстоянии, но отделен от нее столетиями, когда речь идет о душе. Я выбрал его из-за старого кирпичного колодца в подвале – одного из тех, о которых я вам говорил. Лачуга вот-вот развалится, так что в ней больше никто не живет, и мне было бы даже неловко говорить вам, как мало я за нее плачу. Окна заколочены, но мне это даже нравится, потому что для моей работы дневной свет нежелателен. Я пишу в подвале, там вдохновение полнее всего, а в комнатах поставил мебель прямо на земляной пол. Дом я снял под именем Питерса у старика сицилийца.
И вот, если вы действительно не боитесь, я возьму вас туда сегодня ночью. Полагаю, картины вам понравятся –
