Прожевывая мясо, он как-то задумчиво посмотрел на Джонни. В это время мальчики стояли у книжного шкафа – Бела показывал Джонни, как пишут в Венгрии.
Миссис Ковач тоже взглянула на Джонни, и ее большие светлые глаза – сейчас могло показаться, что они даже как будто светятся, – прошлись по телу Джонни: мускулистые руки и ноги, загорелая шея… Она провела языком по губам.
– Дома, там… – со вздохом сказала она по-венгерски.
– Эва… – мягко остерег ее мистер Ковач.
– Ах, imadot[21] Ференц, я просто думаю. Но ты только взгляни на него…
Мистер Ковач, глядя на выражение ее лица, понимающе улыбнулся.
– Ш-ш!.. Полно, Эва. Мы оставили все это дома… лучше даже не думать.
– Sajnos…[22] – Миссис Ковач тоже взяла маленький ломтик мяса. И ее зубы оказались не менее острыми и длинными, чем зубы ее мужа. Она вновь вздохнула. – Новая страна, новая жизнь… Я понимаю, милый.
– Ты несчастлива, Эва?
– Несчастлива!.. – Эва Ковач улыбнулась ему (поскольку нижняя губа скрыла острые края ее зубов, улыбка получилась очень милой). – Несчастлив мой желудок. Но сама я счастлива, что мы наконец в безопасности, Ференц.
Он взял ее руку и прижал к своему плечу.
– Старый Свет, старый дом, старая жизнь… мы больше не могли так жить, Эва. Нас знают. Пусть не тебя, не меня и не Белу – нас… всех нас… узнает любой ребенок, ибо любому самому маленькому ребенку известны наши приметы. А здесь – здесь нас не знают. В нас даже не верят. И мы должны сделать все, чтобы так оно оставалось и впредь – значит, мы должны навсегда распроститься с прошлым.
– То есть тебя Америка не разочаровала.
Он покачал массивной головой.
– Америка – лучшее место во всех отношениях. Здесь нет даже сказок, которые намекали бы на нашу сущность. Политическая ситуация в стране стабильная. Условия жизни, возможности… Нет, мамочка, я всем здесь доволен… кроме… – Он положил свои огромные руки с чисто выбритыми ладонями на стол и сжал их в кулаки. – Кроме разве как в эти дни месяца, когда Луна полностью открывает нам свое лицо…
– Да, – тихо сказала миссис Ковач. – Да.
– Но говядина, дорогая, все-таки не так уж плоха на вкус и во всяком случае куда лучше, чем серебряные пули.
Миссис Ковач бросила в рот остаток ломтика, прожевала, проглотила. Казалось, она внимательно следит за мясом, изучая его вкус и прочие свойства на всем его пути к желудку.
– Нет, – медленно проговорила она. – Когда привыкаешь, она не так плоха. Но…
– Даже не думай об этом, Эва.
– Мы не можем даже сами поймать корову, – грустно продолжала она. – Приходится покупать, а…
– Я знаю.
Миссис Ковач опять посмотрела через гостиную на Джонни, и ее большие глаза стали еще немного больше.
– Эва! – уже суровее сказал мистер Ковач. – Эва, не смей и думать…
– Нет-нет, – ответила она и облизнула кровь с пальцев (волоски на которых стали самую чуточку длиннее и гуще, а ногти – чуточку острее). – Конечно же нет, imadot Ференц. Просто когда я вспоминаю…
– Надо забыть.
– И они здесь все такие здоровые, крепкие…
– Мы больше никогда не должны изменяться, Эва. Никогда.
– А Бела?
Ференц Ковач вздрогнул.
– Он еще слишком мал – слишком мал, чтобы знать… придется пока просто сделать так, чтобы он был с нами всякий раз, когда придет время изменяться. Скоро он достаточно вырастет, чтобы, как мы, уметь контролировать изменение, – и тогда нам не о чем больше будет беспокоиться в нашем новом доме, на нашей новой родине.
А Бела в это время показывал Джонни свою комнату: старая кровать со столбиками, старинное кленовое бюро и резной сундук, набитый потрясающими игрушками, – Джонни таких еще не видел. Вскоре мальчики вышли в гостиную, и Бела объявил:
– Мама, мы идем играть.
– Хорошо, Бела. Но помни – ты должен быть дома до семи вечера!
– Да, мама.
– Ты ведь знаешь, какие это дни.
– Да, мама. – Бела неловко покосился на Джонни. – Я приду вовремя.
– Ты должен, – сказал мистер Ковач. – Как в Нью-Йорке. Ты знаешь почему. – Он повернулся к Джонни. – Надеюсь, вы не задержите его. Видите ли… он не вполне здоров… поэтому крайне важно, чтобы он вернулся домой до вечера.
– О, – сказал Джонни. – Я буду осторожно… то есть, я хочу сказать… я не буду… – и смущенно отвел взгляд, думая о том, что собирался сделать в пещере.
Когда он поднял взгляд, мистер Ковач все еще смотрел прямо ему в лицо, и Джонни показалось, что он смотрит сквозь его глаза прямо в мозг.
– Думаю, – проговорил мистер Ковач, – что тебе действительно следует быть осторожным в этом отношении.
Родители Белы вышли на крыльцо. У края кукурузного поля Бела и Джонни обернулись помахать им, и Джонни только тут заметил, что у обоих брови такие же, как у Белы: густые прямые полоски через весь лоб и переносье.
Вход в пещеры был снаружи всего лишь темной щелью в камне на склоне холма. Они, прыгая с уступа на уступ, взобрались к этой щели. Сверху припекало солнце, но из черного провала тянуло прохладой.
Джонни хотел уже лезть внутрь, но Бела задержал его.
– Джонни…
– А?
– Не забудь… я должен быть дома до семи.
Джонни расставил ноги, упер руки в бедра.
– Да гос-споди! Да! В сотый раз уже слышу! Да что с тобой такое стрясется, если ты опоздаешь? Тебе чего, лекарство надо пить какое-нибудь?
Бела потряс головой.
– Я не могу сказать. Но… ты не заблудишься, нет?
– Нет, конечно! – заверил Джонни, скрестив за спиной пальцы.
– Ты же слышал, что сказали мои родители… Я должен быть дома до того как взойдет луна.
– Луна!.. При чем тут какая-то луна?!
Бела только нервно взглянул в темноту пещеры.
Джонни не стал переспрашивать, только засопел.
– Луна, это надо ж придумать! – и решил, что ладно, Бог с ней, с луной. О чем только не беспокоятся эти ненормальные иностранцы. Особенно венгры.
Он все равно все об этом выяснит.
– Джонни… может быть, мне лучше не ходить туда? Пока.
Джонни с насмешкой спросил:
– Боишься?
– Не того, о чем ты думаешь, – глаза Белы вспыхнули. – Ты не поймешь.
– Ну ладно, пойдем… я обещаю, – он опять скрестил пальцы, – я не заблужусь.
Он повернулся и полез в щель. Бела помедлил секунду и последовал за ним.
Вообще-то, подумал Джонни, пробираясь на четвереньках по проходу, и пальцы скрещивать незачем было. Я ведь не заблужусь по-настоящему, просто притворюсь, что заблудился.
А может он
