Однако подвиг ирландца все же заставил жандармов забыть о девушке. После долгих споров они пинками подняли пленных и погнали их к только что подъехавшему грузовику. Все десять часов езды в открытом кузове их не кормили, не дали ни глотка воды. Было у позднее утро, когда грузовик остановился на плацу какого-то военного лагеря. Под окрики и тычки пленных загнали в барак, выставив у запертых дверей охрану. Ближе к вечеру один из часовых притащил ведро с водой, несколько ломтей черствого хлеба и миску вонючего супа, в котором плавало несколько хрящей.
Пришла ночь, а с ней – комары, мучившие людей до рассвета, когда начались допросы. Офицер, говоривший на блодландском и языке Хотинохсониха, допрашивал пленных несколько часов подряд, не прерываясь ни на минуту. Многократно повторенный рассказ привел его в странное, близкое к панике состояние. Была вызвана охрана, Илмику увели; остальных отправили обратно в барак и снова заперли.
Ту Хокс спросил у Хэррота, что тот думает об их дальнейшей судьбе. Распухшие губы, не скрывающие обломков выбитых зубов, искривились. Ту Хоксу стоило немалого труда разобрать невнятный ответ:
– Если бы Итскапинтик оставался нейтральным, нам помогли бы и принесли всяческие извинения. Но теперь… Лучшее, на что мы можем рассчитывать, – жизнь в рабстве. Девушку, вероятно, отдадут старшему офицеру, а когда она поднадоест ему, то пойдет солдатам. Одни знают, что будет потом. Но она из благородного блодландского рода и наверняка при первой же возможности покончит с собой.
Ситуация была ясна, но Ту Хокс, сам не зная почему, чувствовал, что еще не все потеряно. Интуиция не обманула: через два дня его и Куазинда привели в комендатуру, где Ту Хокс увидел Илмику Хэскерл, допрашивавшего их итскапинтикского офицера и некоего перкунианца, облаченного в красно-белый мундир с золотыми эполетами, сплошь увешанный орденами. С Илмикой эти дни обращались неплохо – ей дали возможность помыться и одели в женское платье, однако она казалась такой подавленной и отрешенной, что перкунианцу приходилось по нескольку раз повторять обращенные к ней вопросы.
Все это могло означать только одно: секретная служба Перкунии, получив информацию о захваченных беглецах, быстро сориентировалась и через правительственные каналы затребовала выдачи Ту Хокса.
Уже потом он узнал, почему вместе с ним оказались Илмика и Куазинд. У Илмики было множество родственников в весьма влиятельных кругах и благородных семействах Перкунии, а Куазинда по ошибке приняли за О’Брайена. Ошибка эта рано или поздно должна была открыться, но сейчас всех троих отправили в Комай, столицу Перкунии. Об остальных своих спутниках-блодландцах Ту Хокс никогда больше не слышал; скорее всего они так и сгинули где-то в клоаке какого-нибудь трудового лагеря.
Для себя самого он не ждал ничего хорошего и сильно сомневался, что ему понравится то, что преподнесет судьба в Комае, но все же почувствовал облегчение, когда граница Итскапинтика осталась позади.
Вагон, в котором их везли, был, по местным меркам, высшего класса. Ту Хоксу и Куазинду отвели целое купе; их прекрасно кормили, давали сколько угодно вина и пива, даже предоставили в единоличное распоряжение небольшую душевую. Возможность пользоваться давно забытыми благами цивилизации почти примирила с толстыми прутьями решеток на окнах вагона и вооруженными охранниками в тамбурах. Специально выделенный для сопровождения офицер, хилиархос (полковник, как прикинул Ту Хокс) по имени Вилкис, не отходил от них ни на шаг и дважды в день учил Ту Хокса азам перкунианского языка.
Илмика почти не выходила из своего купе. Изредка сталкиваясь с ним в коридоре, она избегала любых раз- воров. Он поневоле стал свидетелем ее унижения, но замкнутость выражала не просто стыд перед человеком, видевшим ее позор, – скорее презрение к мужчине, не попытавшемуся защитить ее. Ту Хокс даже не пробовал оправдаться. Объяснять ей разницу в их понятиях о чести у него не было ни малейшего желания. В конце концов она сама видела, что случилось с О’Брайеном, да и ее собственные земляки, Хэррот и остальные, тоже не бросились ее спасать, подчинившись обстоятельствам. Разве не так? – уговаривал он себя. – Что она думала о своих блодландцах?
Илмика молчала, отвечая на приветствия Ту Хокса коротким холодным кивком. В ответ он пожимал плечами да иногда улыбался. В сущности, ему было все равно. Судьба столкнула их ненадолго – и что с того? Между ними пропасть. Он не блодландец, не аристократ. Даже реши она полюбить его, это будет лишь мимолетной прихотью.
Ту Хокс усердно занимался языком, а в свободные часы с удовольствием просиживал у окна. Пейзажи Польши и Восточной Германии его мира вряд ли сильно отличались от тех, что сейчас медленно проплывали за окном. Жатва была уже закончена, поля перепаханы, и уныло-серая голая земля тянулась порой до самого горизонта. Вилкис не преминул с гордостью заметить, что в сельском хозяйстве Перкунии работает больше тракторов, чем в любой другой стране на свете.
Когда поезд остановился на станции городка Гервводж, в вагоне появился новый офицер. Худой и долговязый, с тонкогубым ртом, Вияутас щеголял темно-синей формой с серебряными эполетами и серебряной же кокардой в виде вепря на фуражке. Он оказался любезным и общительным собеседником, весьма неглупым и ироничным. Впрочем, его любезность и остроумие не смогли обмануть Ту Хокса: Вияутас явился провести предварительный допрос.
Ту Хокс сразу же решил рассказать про себя всё как есть. Начни он умалчивать или лгать, немедленно последуют пытки, молчанием он не спасет никого, у него нет обязательств перед этим миром и нет дела до его распрей. Молчать – погубить себя. Всего лишь случай бросил его сперва на сторону Блодландии и Хотинохсониха, чья контрразведка пытала и мучила его, а блодландцы – те просто обманули своих союзников, пытаясь заполучить американцев в свои руки. И было ясно как день, что методы допроса с пристрастием, если дело дойдет до того, и в Перкунии, и в Блодландии не слишком отличаются друг от друга. Единственное, что смущало его душу, так это мысль о предстоящей встрече с немцем. Необходимость работать на ту же нацию, на которую, быть может, уже усердно трудится пилот немецкого самолета, вызывала злость и чувство необъяснимого стыда, как будто он предавал и свою страну, и свой собственный мир.
Вот только… Вот только здесь не было ни Соединенных Штатов, ни Германии.
После получаса беседы Ту Хокс начал постепенно понимать истинный смысл вопросов, непринужденно задаваемых Вияутасом порой на самые отвлеченные темы и без всякой связи с предыдущим: он сравнивал показания. Перед офицером лежала толстая папка, время от
