Дверь затрещала. Вэннинг рванулся к саквояжу и схватил его. Краем глаза он заметил какое-то движение.
В воздухе над ним появилась рука. Гигантская рука в безупречном белом манжете. Все остальное исчезало где-то в пустоте. Огромные пальцы тянулись вниз…
Вэннинг завопил и отскочил в сторону. Недостаточно быстро. Рука опустилась, и юрист забился на ладони.
Рука сжалась в кулак. Когда кулак разжался, из него выпало, пачкая ковер, то, что осталось от Вэннинга.
Рука удалилась в неизвестность. Выломанная дверь рухнула, и два агента тяжело дыша ввалились в кабинет.
Вскоре приехал Хаттон со своими людьми. Им осталось сделать немногое – разве что все прибрать. Замшевый саквояж с двадцатью пятью тысячами кредитов облигациями был унесен в безопасное место. Вэннинга соскребли с ковра и отправили в морг. Фотографы сделали снимки, эксперты по отпечаткам пальцев распылили белый порошок, специалисты по рентгену выполнили свою часть работы. Все было сделано быстро: через час офис был пуст и дверь опечатана. Таким образом, не оказалось свидетелей, которые могли бы рассказать о явлении гигантской руки, возникшей из ниоткуда, пошарившей вокруг как бы в поисках чего-то и снова исчезнувшей…
Единственным человеком, который мог бы пролить свет на это дело, был Гэллоуэй, но его замечание адресовывалось «Монстру» в тишине уединенной лаборатории. Все, что он сказал, было:
– Вот почему тот верстак материализовался здесь вчера на несколько минут. Гм-м. Настоящее плюс икс… и икс равен приблизительно неделе. Почему бы и нет? Все относительно. Но я никогда не предполагал, что Вселенная сжимается так быстро!
Он поудобней устроился на тахте и запустил в себя Двойной мартини.
– Так и есть, – задумчиво пробормотал он спустя некоторое время. – Вот это да! Вэннинг, пожалуй, был единственным, кому удалось оказаться в середине следующей недели и убить там самого себя. Да, надо напиться.
И он напился.
© Перевод на русский язык, Рыжова Л.Л., 1994
Теодор Старджон
Борговля тутылками
Никогда прежде я не замечал этого магазинчика – а ведь живу всего в полутора кварталах отсюда. Хотите, дам адрес? Называется «Борговля тутылками» – между Двадцатой и Двадцать первой улицами, на Десятой авеню, Нью-Йорк. Можете отправиться туда сами и поискать. Возможно, вы об этом не пожалеете.
Но лучше не пробуйте.
«Борговля тутылками». Это меня сразу остановило. Представьте себе лавчонку с уныло скрипящей на ветру облупившейся вывеской, болтающейся на кованой завитушке. Я было прошел мимо: в кармане у меня лежало обручальное кольцо, которое Одри мне только что вернула, и мысли мои были очень далеко от таких вещей, как лавочки по борговле тутылками. Я говорил себе, что Одри могла бы найти для описания моей особы иное слово, чем «никудышный». А ее заявление о том, что я «прирожденный психопатический никчемушник, заведомо неприспособленный к жизни», было настолько же неуместно, насколько выспренно. Она, несомненно, вычитала где-то эту тираду и теперь выдала ее на-гора, присовокупив: «И я бы не вышла за тебя, даже если бы ты был последним мужчиной на земле», – что, как вы понимаете, тоже довольно-таки потертое клише.
«Борговля тутылками!» – пробормотал я и приостановился, задумавшись, где я подхватил такое странное сочетание. Ясно – прочел на вывеске. «А что такое „Борговля тутылками“»? – спросил я себя. И сам себе уверенно ответил: «Не знаю. Вернись и выясни, если хочешь».
Так я и сделал – прошел назад по восточной стороне десятой авеню, размышляя, кто может содержать это заведение и чем они там занимаются.
Ответ на этот второй вопрос мне дала надпись на табличке в окне, трудно читаемая из-за наслоений пыли – несомненно, пыли веков. Там было написано:
МЫ ПРОДАЕМ БУТЫЛКИ
Там еще что-то было написано – буквами поменьше. Я протер пыльное стекло рукавом и наконец разобрал и эту строку:
С РАЗНООБРАЗНЫМ СОДЕРЖИМЫМ!
Да, именно так:
МЫ ПРОДАЕМ БУТЫЛКИ
С РАЗНООБРАЗНЫМ СОДЕРЖИМЫМ!
Ну и, естественно, я зашел. Содержимое у бутылок порой бывает очень даже приятным, а я, по моему состоянию, не возражал бы против пары стаканчиков приятности.
– Закройте ее! – крикнул кто-то, лишь только я, толкнув дверь, шагнул внутрь. Голос исходил от плавающего в воздухе над углом прилавка огромного белого яйца. Вглядевшись, я понял, что это вовсе не яйцо, а лысина какого-то старичка, вцепившегося в прилавок. Его тщедушное костлявое тело висело в воздухе, колышимое сквозняком от открытой мною двери, словно было сделано из мыльных пузырей. В некотором изумлении я пнул дверь пяткой. Та закрылась, и человечек шлепнулся на пол, но тут же, улыбаясь, поднялся на ноги.
– Рад снова вас видеть, – проскрипел он. Похоже, его голосовые связки тоже были здорово пропылены. Как всё в лавчонке. Когда дверь закрылась, мне показалось, что я оказался внутри огромной пропыленной головы, закрывшей глаза. Нет, света было достаточно. Но это был не дневной и не искусственный свет, а что-то вроде света, отраженного бледными – очень бледными – щеками. Не могу сказать, чтобы этот свет понравился.
– Почему вы сказали – «снова»? – с некоторые раздражением спросил я. – Вы же меня никогда раньше не видели.
– Разумеется видел – когда вы вошли. Я упал, а потом поднялся и снова вас увидел, – вывернулся старикашка и расплылся в улыбке. – Чем могу служить?
– Ну, – ответил я, – я прочел вашу вывеску. Найдется ли у вас бутылка с хорошим содержимым?
– А что вы хотите?
– А что у вас есть?
Вместо ответа он вдруг разразился стихами, которые я и сегодня помню слово в слово:
За пару монет – удачи флакон Иль редкого шанса бутыль; Иль этот флакон – принесет тебе он На сказку похожую быль. Из этой бутыли один глоток – И тебя не промочат дожди; А вот еще один пузырек – С ним победы на скачках жди. Вот бутылка чертей и креветок бутыль Из морей, что неведомы вам; Вот от страха лекарство и звездная пыль, Это – трель, что наигрывал Пан. Можно все получить: работу, жену, Дар в воде уцелеть и в огне; Иль уменье пройти в – Иную Страну… И все – по доступной цене.– Эй, эй, постойте! – оборвал его я. – Вы что, всерьез торгуете кровью дракона, чернилами отца Бэкона и прочей дребеденью?
Он быстро покивал и заулыбался во всю свою невозможную физиономию.
– Все настоящее, без подделок? – настаивал я. Он снова покивал.
– Вы хотите сказать, что вот так стоите тут, в этом городе,
