Я побрела на кухню. В голосе дочери прозвучали мои интонации. Как часто мне было не до нее, когда я писала карточки, аттестационную работу, текст выступления на конференции – да мало ли чем я бывала занята, когда маленькая Дашка лезла мне на колени. Сейчас это возвращается ко мне, а времени все меньше и меньше.
В девяностых мы с Генкой пахали на износ, выматываясь и недосыпая. В садике Дашка постоянно болела и поправлялась все дольше и дольше. Спасение явилось из детства. Как-то раз тетя Кшися пришла к обеду, задержалась до ужина, поддалась на уговоры переночевать – и осталась на годы. Дашка привыкла к ней очень быстро, и скоро мы все не представляли, как могло быть иначе. Когда бы мы ни появились, дом встречал нас уютом и вкусными запахами, уверенностью, что Дашка в надежных руках – да, любящих и надежных. Бессемейная тетя Кшися оказалась идеальной бабушкой. А мне чудилось, что откуда-то издалека вернулись все, кто ушел от меня один за другим. Наш дом обрел надежный фундамент – хрупкую тетю Кшисю.
Я не могла не думать о том, что все повторяется. Бабушка Стефа растила меня, пока мать работала. А мою дочь растит тетя Кшися. Неужели она тоже будет привязана к ней больше, чем ко мне? Ведь со мной так и было. Я знала, что мать – с отцом, а бабушка Стефа – со мной. И только потеряв мать, обнаружила, как недостает ее молчаливой неизменной любви, которая окружала меня как воздух, была так же незаметна и оказалась такой необходимой, когда ушла навсегда.
Я поставила чайник и посмотрела на календарь. Жить мне осталось пять дней – а потом? Логово и мешок собачьего корма? Кораблик без мачт стоял на подоконнике и казался простой лодочкой. Что-то такое сегодня приснилось. Во сне я спускалась по отлогому песчаному склону в темноту. Оттуда тянуло сыростью и доносился шум бегущей воды. Река. Не в этой ли лодочке мне предстоит переплыть реку, которую дважды не переплывают? Как там поет группа, которую мы когда-то слушали – подумать только! – еще на катушечных магнитофонах:
Спускаясь к великой реке,Мы все оставляем следы на песке,И лодка скользит в темноте,А нам остаются круги на воде.Чайник засвистел, как паровоз, я выключила его и заварила чаю покрепче.
Лучшее средство от навязчивых мыслей – работа. Его я и применила: как положено, после еды. Тихон трудился не зря. Вещи находились мгновенно, укладывались по местам словно сами собой. Ничего не разбилось и не затерялось. Осталось только затариться продуктами, что-нибудь приготовить – и можно передохнуть. На небольшом рыночке по соседству, у прилавка с помидорами, встретилась пожилая медсестра из процедурного кабинета.
– Здрасте, Ольга Андреевна, что-то давно вас не видно.
– Здравствуйте, Зина. Я в отпуске.
– Значит, ничего не знаете? Помер главный-то наш. Сейчас завполиклиникой за него, пока следствие кончится.
– Какое следствие?
– В гараже его нашли, сидел в машине с включенным мотором. Угорел. Сейчас докапываются, сам или нет. Про него разное говорили в свое время.
– Я не слышала.
– Да вы-то здесь недавно, а местные про него много чего знают…
– Мне пора, дома есть нечего. До свиданья.
«Меня убьют», – сказала оставленная на скамейке живая марионетка. Самоубийство или его имитация? Рассчитались деловые партнеры, или он их опередил? Да какая разница. Кончалась моя собственная жизнь, и никому до этого не было дела. Что за вывернутая наизнанку логика: пусть кто-то из любящих тебя обрадуется, что ты становишься оборотнем, – и сможешь остаться человеком. На этом свете любят меня только три человека: Генка и девчонки. Генка… далеко. А как дети могут порадоваться тому, что мать делается нелюдем? И кто вообще может в это поверить?
Приданое для кошки я купила по дороге домой. Наверное, только окончательно став оборотнем, избавлюсь от участи верблюда – вечно ходить навьюченной. Отдышалась в лифте и затащила покупки в непривычно просторную прихожую. Квартира еще не пахла домом и, наверное, уже не успеет им стать – для меня. Перекусила, на скорую руку приготовила поесть девчонкам, сварила кастрюлю каши для Макса. У Дашки сегодня тренировка, значит, Катьку забирать мне. Вот и еще один день почти прошел, а их осталось так мало. Почему я никогда раньше об этом не задумывалась?
Что подумает Генка, когда вернется? Куда я могла исчезнуть, бросив детей? Надо как-то объяснить свое исчезновение, чтобы он не тратил зря сил и нервов на поиски. А откладывать уже некуда. Я решила оставить письмо. В голове вертелись давно и не мной написанные слова: «Прости меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю навек. Не ищи меня, это бесполезно. Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня». Но Маргарита сама выбрала свою судьбу. Ну, а я просто оказалась в нужное время в нужном месте – со всеми вытекающими отсюда последствиями. И, просидев почти полчаса над чистым листом бумаги, смогла только написать, что потерянное удалось вернуть, но мне придется уехать: надолго, далеко – еще не знаю куда. Так будет лучше для всех. Сообщу, когда смогу.
Что я его люблю, писать не стала. Он и так это знает. Потом положу письмо в ячейку к золоту. Прочтут – либо он, либо Дашка.
Сколько еще нужно сделать! Поговорить наконец с Дашкой. Дать понять, какая роль ее ожидает. Не будет у нее беззаботной юности, нет, не будет… Оставить контакты Надежды и Татьяны, пусть обратится к ним, чтобы избавиться от последствий встречи с Антиноем. По-хорошему сделать это надо мне, но в Москву сейчас не поехать, а времени исчезающе мало – и даже сейчас пора бежать за Катькой.
Я шла домой, держа Катьку за руку, слушала последние новости, поддакивала, но думала о своем, и она это сразу почувствовала.
– Мам, ты что?
– Да устала что-то, весь день как белка в колесе.
– А почему в колесе?
Я объяснила.
– Ма-а-ам, вот здорово! Давай белку заведем!
– Катерина! Ты уж определись, кошку, белку или еще кого-нибудь.
Катька задумалась.
– Кошку, наверное. С ней играть можно. И спать. Арминкина Муся с ней спит. А белка в клетке сидит… Но ее тоже можно, потом. А сначала кошку!
Я промолчала. Не буду ее разочаровывать, пусть это сделает кто-нибудь другой – после, без меня.
– Мам, я пойду погуляю?
– Только во дворе.
– Ладно, ладно!
Она унеслась в глубину двора обживать новую территорию, знакомиться – жить. А я вошла в подъезд и вызвала лифт.
Дома стало еще хуже. Тоска давила чугунной плитой, и я слонялась из комнаты в комнату, нигде не находя себе места. «Делай, ну, сделай же что-нибудь!» – кричал инстинкт самосохранения. Делать – что? Как заставить кого-то другого искренне, от всей души обрадоваться? Да еще тому, что может внушить только ужас? Я могу подчинить человека своей воле, убить его, сжечь, превратив в обугленный
