– Я и не предлагаю с ними разговаривать, – говорит Болан. – Лично я намерен никогда в жизни с ними не встречаться.
– Спорим, если им вздумается, встретишься как миленький, – подает голос Мэллори.
– Ну, им придется меня поискать, – храбрится Болан. – Я все решил. С «Придорожным» покончено. Все бросаю к черту. Я свое получил и выхожу из игры. С этой минуты я безработный. И вы все тоже.
Неуютное молчание повисает в воздухе. Мэллори переглядывается с Дордом.
– Я не безработицы опасаюсь, – бурчит Дорд.
Болан вздыхает.
– Да и я тоже.
Жаль, что здесь нет Циммермана. Эта ночь – логистический кошмар, все не там и не вовремя. Сперва Болану пришлось везти девчонку в белой шляпе к каньону под столовой горой (и в жизни он не бывал счастливее, когда кто-то уходил от него, не оглядываясь), а потом, когда он уже ехал обратно, загорелся экранчик мобильного.
Опять звонил Циммерман. Он вернулся с Норрисом в «Придорожный», только вот Норрис никуда не годился: весь разговор шел на фоне его воплей, плюс еще шумели перепуганные Мэллори с Дордом.
– Парню плохо, – сказал Циммерман.
– Насколько плохо? – спросил Болан.
– Так плохо, что мы не справимся, – ответил Циммерман и добавил тоном ниже: – Если не в больницу, так надо посылать Дорда копать могилу.
– Вот дерьмо.
– Да уж, – протянул Циммерман, – да уж.
И впервые в голосе Циммермана Болан услышал то, что уже не одну неделю различал в своем: усталость. Не обычный недосып, а усталость от такой жизни, усталость от этой паранойи, от оборванных концов, от тайных посланий, невидимой войны и византийских интриг. Нельзя без конца выносить страх и смятение. Рано или поздно они разворачиваются, расцветают отчаянием.
Болан закусил губу. На хрен.
– Вези его в больницу, – сказал он.
Циммерман долго молчал.
– Уверен?
Его сомнение Болана не удивило: с тех пор как они заключили контракт черт знает с кем в панаме, никто из них не отъезжал дальше сотни миль от «Придорожного»; добирались только до городишек немногим больше Винка, и только по делу. Соглашение привязало их к месту.
– Да, – говорит Болан. И мысленно добавляет: «Если уже каяться, так во всем разом». – И как уедешь, не возвращайся.
Тишина, только стоны Норриса в трубке.
– Понял? – напирает Болан. – Уезжай и не возвращайся.
И снова:
– Уверен?
Болан проехал поворот. Фары скользнули по стволам, высветили камни, и вдруг, неожиданно, пятилетнего мальца со стариком, руками копающих яму на обочине дороги. Оба, хоть и одеты прилично, были грязны, будто ночевали в канаве. Попав в луч фар, они подняли головы, моргая, как еноты, которым помешали копаться в помойке. Мальчишка даже оскалился, зашипел.
Болан проехал мимо. И не стал гадать, чем они заняты. Даже в голову не пришло.
«Городок этот начинается со странностей, потом приходит в норму, а затем становится невыносим», – подумал он.
– Да, – сказал Болан. – Давай забирай его отсюда. Вы оба достаточно поработали.
Циммерман повесил трубку. И все. Самый надежный из людей Болана, самый давний его подельник покончил со всем в паре слов. К тому времени, как Болан вернулся, Циммермана давно не было.
Теперь ему не хватает Циммермана. Болан стоит перед импровизированным операционным столом, как проповедник перед кафедрой, и пытается перетянуть последних двух оставшихся работников (шлюхи не в счет) на свою сторону. Ему не верится, что им мало увиденного.
– Говоришь, уходим в бега? – уточняет Дорд.
Мэллори смахивает с глаз рыжие пряди, чтобы лучше видеть Болана.
Тот долго, долго медлит. Сердце, так давно запрятанное в самой глубине груди, покрытое шрамами и забытое, падает от тяжелого предчувствия: Болан готов на предложение, которое могут счесть самоотверженным.
Болан ведь не дурак. И не считает себя злодеем. Но в чертовщине, которой заняты люди Винка, он больше участвовать не желает, хватит с него.
Одно дело – преступления и грехи, но вот это… нужно быть завзятым идиотом, чтобы слушаться их после того, что он повидал.
«И с какой это стати, – вздыхает он про себя, – я чувствую себя долбаным героем?»
– Нет, – говорит он вслух, – убегать мы не будем. Здесь вот-вот что-то случится. Что-то… похуже, здорово похуже, чем развозка пакетиков с порошком.
– Или ящиков, – уточняет Дорд.
– Заткнись, Дорд, – рассеянно просит Болан. – Мне вообще не следовало им помогать. Не надо было соглашаться. А теперь вряд ли я смогу их остановить. Теперь нет. Куда нам. Но, может, мы сумеем чуточку осложнить им жизнь.
– Что ты несешь? – удивляется Мэллори.
Болан возвращается мыслями к последним переговорам с человеком в панаме. Сколько раз они касались одной любопытной темы – новенькой, девчонки в красной машине, которой Болану даже увидеть не довелось, но которая, как видно, умеет обращаться с оружием и занимает собой всех обитателей Винка.
Она что-то значит. И, да, она подстрелила одного из его людей. И все же псих в шляпе хочет ее достать.
– Сбежать-то мы сбежим, – наконец говорит он, – но прежде кое-кого с собой прихватим.
Глава 46
Джин Келли запрокидывает голову к сценическим юпитерам («Там есть юпитеры? И где это – там?» – думает Мона) и вздыхает. Жест, по мнению Моны, должен выражать задумчивость, но ее отталкивает: слишком ярким кремовым оттенком подсвечено его лицо и оттого выглядит глыбой камня, кальцита, с парой мерцающих черных глазок сверху.
– Прежде чем приступать, – говорит он, – думается, разумно будет выяснить, что тебе известно, чтобы не повторяться. Время не ждет. Итак… Ты… уже знаешь, откуда мы пришли, Мона?
– Думаю, не хуже других, – отвечает та, а про себя думает: «Отчего время не ждет?»
– Да. Ты ведь, в конце концов, все видела. Ты там побывала – и выжила. Весьма впечатляет.
– Так люди говорят.
Келли хохочет.
– Не совсем так, а? Это не люди говорят, а мои… близкие родственники. Ты со всеми четырьмя уже познакомилась, не так ли? Кроме одного.
– Да. Веринджер умер до моего приезда.
– Перед самым приездом, – уточняет Келли. – Что очень странно.
– Почему?
– Забудь. Просто любопытно, что ты всего за несколько недель познакомилась с моими родичами. Хотя ты еще не всех видела. – Впервые в глазах экранной картинки виден страх. Собственно, испуг его выглядит натуральнее, чем когда-либо выглядел на экране Джин Келли, потому что тот играл страх, а это существо, это искусственное изображение, искренне и всерьез боится.
Он говорит:
– О Матери ты знаешь. Так?
– Да, – кивает Мона. И вспоминает, что эта их мать явилась в мир всего в нескольких сотнях футов отсюда, на вершине горы над этим каньоном. Жутковато думать, что только сегодня Мона стояла на том же месте. И, если Парсон с миссис Бенджамин не обманули, дальше того Моне никогда не добраться.
– Да… она поддерживала среди нас порядок – на той стороне. Ты бы могла назвать это сегрегацией.
