Ей как наяву слышится отчаянная мольба: «Нет, мама, не отдавай меня никому!..»
– Мне так жаль. Ты не представляешь, как жаль. Ты… черт, ты обо мне и не узнаешь, не вспомнишь ничего. Но так ни с кем нельзя. Никого нельзя делать чем-то другим, не собой. Это просто… как витрину обставлять. Как рисовать лицо на бумаге. А ты для меня – много больше. Да, да, да, больше! – Она целует детскую щечку. – Но я хотела бы, чтобы ты знала о моей любви. Что кто-то где-то там тебя любит. Я не знаю, какая жизнь тебя ждет, хорошая или плохая. Но тебя любят. Так любят, что словами не сказать. Любят здесь, и… и твоя мама там тоже наверняка тебя любит. Я уверена. Уверена. Должна любить. Как же не любить? – И совсем тихо заканчивает: – Разве можно не любить?
Мона склоняет голову, касается лбом детского лобика. Вслушивается в тихое дыхание.
– Ну, идем. – Всхлипнув, она поднимается на непослушных ногах. – Идем домой, к ней.
Линзы пусты. И снова Моне мерещится в них приоткрытая дверь.
– Вы твердо решились? – спрашивает ее Парсон.
– Давайте, – говорит Мона. Дочка выгибает спинку, ей неудобно так долго лежать на руках. – Делайте, и все.
– Нам понадобится твоя помощь, – объясняет миссис Бенджамин. – Надо будет подтолкнуть. Но, по-моему, мы тебя неплохо обучили этому делу, а?
Мона кивает. Эти двое начинают гудеть – или гудит кто-то в них. Мона поворачивается к зеркалам. Вглядывается в глубину. И зеркала вдруг представляются ей не плоскими, а вогнутыми, словно она заглядывает в половинку пузыря или в тоннель…
Она чувствует, как что-то в них подается. И в стекле начинает проступать изображение.
Желтая детская с занавесочками в горошек.
Как она хотела той жизни, в зеркале. Как мечтала.
– Если хотите, вы можете перебраться туда, – говорит ей Парсон. – Это ведь ваше время, почти без отличий.
Мона оглядывается на него, а он кивает на серебристую картинку. Мона переводит дыхание, делает шаг к ней.
Казалось бы, она должна что-то ощутить, как бывает, если прыгаешь в воду или проходишь сквозь занавесь, но ничего такого нет. Как будто в мире просто открылась дыра, и за этой дырой начинается милая детская комнатка.
Пахнет свежевыстиранным бельем, подгузниками, лизолом. Все чистенькое, аккуратное: крошечные одежки опрятно сложены, и, если Мона не ошибается, на ковре еще видны полосы от недавней ревностной уборки пылесосом. Что-то переворачивается у нее внутри.
Мона не знает, сколько здесь времени: предполагает, что с похищения ребенка прошло всего несколько минут, но уверенности нет.
Она подходит к детской кроватке. Малышка начинает отбиваться – не хочет укладываться спать.
«Делай сразу, потом же себя не заставишь».
Мона кладет дочку в кроватку и целует в лобик.
– Спасибо, что показала мне: я буду хорошей мамой, – шепчет она. – Твоя мама, наверное, напугалась, но ты не волнуйся. Она успокоится. Может, не сразу, но… я знаю, она всегда справляется.
Мона пятится из детской.
Она знает, что решила правильно, отчего же она так плачет? Почему так больно принимать жизнь как она есть?
Малышка садится и недовольно пищит.
Мона уже отступает за зеркало. И, уходя, слышит из коридора голос – свой голос: «Венди? Венди, это ты?»
«Венди, – думает она. – Ее зовут Венди. Какое хорошее имя».
Глава 69
Через камеру, через дверь, по сумрачному коридору. Она рубит гаснущие воспоминания ребром ладони, разбрасывает эхо по пыльному камню. Назойливый глаз прошлого приник к трещинам стены, подглядывает, подслушивает, усмехается.
Чего же большего этой темной земле, кроме бесконечных темных комнат?
Вверх по трапу (руки на ступеньках дрожат), вверх и вверх, пока не взорвется над головой кричаще-красная сверхновая, и воющее, палящее, безликое солнце хлынет в шахту и поглотит ее, наполнив уши молчанием, благословенным молчанием.
Горячий камень до волдырей обжигает ладони. Облака содраны с неба, дочиста отчищенного от влаги. Какая пустая земля! И вдалеке ленточка черного дыма и серое пятнышко на месте прежнего городка.
«Я снова ее потеряла».
Она подходит к краю плато. Внизу сидит Грэйси, уставилась в долину. Девушка что-то спрашивает, но Моне ее не слышно – и она спускается к ней, садится рядом, тоже смотрит.
В тени камень прохладный. Воздух пахнет сосновой смолой. Ветер дует на юг, так что дышать дымом не приходится. Под ними среди ветвей мелькают птичьи крылья, бездумно стрекочут кузнечики.
Грэйси что-то говорит. Слова глухо падают на каменный уступ.
– Что? – шепчет Мона.
– Простите, – повторяет девушка.
Мона сидит рядом с ней – окаменевшая, разбитая, пустая.
– По-моему, вы правильно сделали.
Грэйси протягивает к ней руку. Мона склоняет голову, протягивает свою, и пожимает, и держится, держится что есть сил.
Глава 70
Кажется, они сидят так целую жизнь. А потом Мона замечает миссис Бенджамин и Парсона, наблюдающих за ними с тропинки. В ней вспыхивает бессмысленная злость, ведь это они с ней так обошлись или их родичи, но, проглотив гнев, Мона спрашивает:
– Что вам нужно?
– Хотим попросить, – отвечает миссис Бенджамин.
– Какого черта?
– Мы все подробно обсудили, – говорит Парсон, – и решили, что, хотя в этом образе жизни нам многое мило, – он переглядывается с миссис Бенджамин, и та кивает, – нам лучше будет отправиться домой.
– Домой? В смысле…
– Да, на ту сторону, – кивает миссис Бнеджамин.
– А это можно?
– Теперь некому нам запретить, – говорит Парсон. – И мы сошлись в том, что с помощью линз это вполне осуществимо. До той стороны всего один короткий шаг. Не знаю, как там сейчас, – вероятно, Мать превратила наш дом в руины. Но это не значит, что его нельзя отстроить. Ее нет, а значит, есть надежда.
– А что остальные ваши?
– Думаю, почти все погибли в огне, – отвечает миссис Бенджамин. – Они – вернее, их сосуды, их тела. Они больше не привязаны к этому миру. Скорее всего, они в той или иной форме уже на той стороне. Одинокие, бездомные, беспомощные… их всего-то и надо объединить и немножко направить.
– И тогда вы сможете все повторить, – подает голос Грэйси. – Вернуться и попытаться заново…
– Нет, – отвечает миссис Бенджамин. – Во-первых, с нами больше нет Матери, так что вряд ли у нас возникнет желание вернуться. И, во-вторых, у нас не будет линз.
– Почему не будет? – удивляется Мона.
– Потому что мы просим закрыть их за нами.
– Закрыть и запереть, – уточняет миссис Бенджамин.
– Зачем? – спрашивает Мона.
– Мы
