– А если не сумеем забыть, хотя бы извлечь урок, – добавляет миссис Бенджамин.
Мона отворачивается.
– Вы нам поможете? – спрашивает Парсон. – Поможете закрыть дверь?
– Мы понимаем, что многого просим, – говорит миссис Бенджамин. – Но кто-то должен остаться, чтобы ее закрыть. Еще одно дело, мисс Брайт. Всего одно.
Мона смотрит на Грэйси. И вздыхает – меньше всего ей хочется возвращаться в Кобурнскую, – но говорит:
– Подожди меня здесь. Это ненадолго.
Они снова петляют по полным гулких шепотков коридорам. Впрочем, теперь здесь не так жутко, как в прошлый раз. Запустение, разруха.
– Там для вас не опасно? – спрашивает Мона.
– Да, – отзывается Парсон, – думаю, опасно. Наш мир перенес бурю. Ее устроила Мать, чтобы спугнуть нас из гнезда. Она редко обходилась пустыми угрозами.
– Так зачем же вы уходите?
– А вы хотели бы видеть нас здесь? Тех, кто так поступил с вами?
– Ну… тех уже нет. В самом деле, это были не вы.
Парсон обдумывает ее слова.
– Вы ведь говорили с Матерью?
– Что?
– Когда вас ударило молнией. Мне знакомы ее приемы. Она говорила с вами, да?
– Да, говорила.
– И что-то предлагала?
– Откуда вы знаете?
– Мать всегда что-то предлагает, мисс Брайт, – объясняет миссис Бенджамин.
– Ну да, предлагала.
– А вы отказались, – продолжает Парсон.
– Да.
– Почему?
– Не знаю. То, что она предлагала, показалось мне… нечестным. Получилась бы подделка, вроде Винка.
Парсон кивает.
– Вы сделали мудрый выбор. И перед нами теперь такой же: выбор между жизнью там, такими, как есть – какие мы есть на самом деле, со всеми несчастьями, сложностями, – и жизнью здесь – не настоящими, без боли, без трудностей, без смысла.
Они снова подходят к комнате с линзами, но теперь в ней не осталось ничего неземного.
– По ту сторону линз может быть опасно. Но, по мне, это лучше альтернативы.
Парсон оглядывается на миссис Бенджамин и протягивает ей руку, помогая перешагнуть порог.
– Знаете, мисс Брайт, – говорит вдруг та, – вы могли бы уйти с нами.
– С какой стати?
– Ну, вы в какой-то степени из наших. Место, куда мы отправляемся, можно назвать домом предков. Не знаю, чувствуете ли вы себя дома здесь… но, может быть, с нами вам больше повезет. Хотя дверь тогда останется открытой, ведь закрыть за нами будет некому.
Парсон неодобрительно косится на миссис Бенджамин.
– Я просто хочу дать ей выбор, – спокойно оправдывается та.
Мона задумчиво смотрит в зеркало, представляет, что бы увидела, прими она это предложение. Но качает головой, отказываясь.
– Рад слышать, – объявляет Парсон. – Думаю, здесь для вас больше надежды.
– Почему вы так говорите?
– Трудно объяснить. По-моему, вы – человек любящий, мисс Брайт. Вы не Мать – вы многое можете дать другим. Не мне решать, что вам делать, но я бы посоветовал покинуть эти места, найти, о ком заботиться, и жить честно, насколько позволяет этот мир.
Камеру с линзами вновь наполняет гудение. Их глаза вздрагивают огоньками свечей.
– Не забудь, – говорит миссис Бенджамин. – За нами надо закрыть.
– Но я не умею, – отвечает Мона.
– Это просто, – объясняет Парсон. – Зеркало, которое смотрит само в себя, уже не зеркало.
Поверхность линз идет рябью. Мона видит красные звезды, вершины, далекую, чужую страну покосившихся серых башен…
– До свидания, мисс Брайт, – говорит Парсон.
– До свидания, милая, – повторяет миссис Бенджамин.
Две детские фигурки стоят посреди камеры, смотрят старыми глазами и улыбаются молодыми улыбками.
Мигнув раз, другой, третий, они исчезают.
Мона, не двигаясь с места, протягивает к линзам руку, нащупывает границы, как несколько минут назад. «Столько миров, столько времен, стоит только пожелать». Но она вспоминает слова Парсона и наклоняет зеркало, нагибает медленным осторожным движением, так, чтобы в нем отражалась только другая линза, одна линза и…
Словно лед звенит. Мона поднимает глаза: линзы больше ничего не отражают, они непрозрачные, как свинцовые пластинки.
Подойдя, она касается их. Тепловатые, но твердые.
– Вот и все, – произносит она вслух.
Грэйси ждет ее на краю плато. И говорит:
– Я тут подумала… надо бы спуститься? – Она кивает на догорающие внизу руины.
– В Винк? – спрашивает Мона.
– Да. Может, там кому-то нужна помощь, или нам что-то нужно, или… не знаю. Вдруг что-нибудь?
Поразмыслив, Мона отвечает:
– Нет.
– Почему нет?
– Думаю, там ничего не осталось, Грэйси. По-моему, все выгорело… если не хуже. По-моему, лучше нам оставить его в покое.
– Надо же хоть посмотреть, – не сдается Грэйси. – Надо спуститься, поискать…
– Чего?
– Не знаю, но… не могли же все пропасть. У меня… был парень. Он был ко мне добрым. Я только… – Она сбивается, умолкает.
– Прости, милая, – говорит Мона, – но из слов миссис Бенджамин и Парсона я поняла, что там, можно считать, ничего не осталась. По-моему… лучше нам о нем забыть.
Грэйси не сводит глаз с долины.
– Тогда что же нам делать? – беспомощно спрашивает она. – Что мне теперь делать?
– Ты ведь никогда не выезжала из Винка, да?
Грэйси мотает головой.
– Ну, а хочешь, поедем?
– Куда?… Отсюда?
– Ну да. Туда, посмотреть, что там?
– А что там?
– Всё. Там всё.
Грэйси, вытянувшись, смотрит на север, словно представляя, как горизонт растягивается, растягивается, за плато, за пределы Винка.
– И что, там все продолжается?
– Да.
– И можно ехать и ехать?
– Да, – говорит Мона и протягивает девушке руку. – Пока не приедешь.
Грэйси, ухватившись за ее руку, подтягивается на ноги. Похоже, эта мысль ее волнует и немножко пугает.
– И можно просто взять и уехать? Сразу?
– Сразу. Ни у кого не спрашивая разрешения. И ждать нам нечего. Можно ехать.
Грэйси задумывается. И кивает:
– Вот и хорошо.
Глава 71
Они едут.
Едут далеко и быстро, большая красная машина радостно поет, пожирая мили. Они переваливают горы, спрыснутые цветами вершины, водопады, весело окатывающие скалу белыми алмазами брызг. Тысячи поворотов, тысячи мостов, тысячи подъемов, зигзагов, изгибов дороги. Сосен, раскидистых деревьев больше, чем звезд в небе.
Они обгоняют другие машины. И мотоциклы. И большие, дребезжащие грузовики. Они проезжают овощные лавки и дорожный патруль на обочине. Они минуют автостоянки, и развязки шоссе, и светофоры, и города-призраки. Незнакомцы, незнакомцы, незнакомцы.
Кто-то сидит на крылечке, покуривает, раскладывает пасьянс и лениво машет им рукой.
– Кто это был? – спрашивает Грэйси.
– Не знаю, – отвечает Мона.
– Не знаете?
– Нет, не знаю.
Грэйси потрясенно, непонимающе оглядывается на помахавшего им человека.
Они едут, едут, едут до самого вечера. Огромная, трубная синева неба, которую они видели с рассвета, сменяется царственным пурпуром, расцветающим над горизонтом. Каждая впадина, каждая расщелина наполняется лиловой синевой, словно художник, увлекшись работой над небом, не заметил, как краска лужицами стекла на землю.
А потом одна за другой проступают звезды.
– Помедленней, – просит Грэйси.
– Здесь скоростная трасса, – объясняет Мона.
– Хоть немножко.
Мона прицокивает языком.
– Ладно уж.
Она снижает скорость. Грэйси высовывается в окно, смотрит вверх.
– Ух ты, – говорит она, – как их много! Я никогда не видела, не видела всех. Из-за молний.
– Надо думать.
Восторг Грэйси заражает и Мону. Дождавшись прямого участка, она тоже высовывается в окно.
Все как во сне. Как в давнем и забытом сне о дороге через горы, и впереди миллион огоньков, и все ждет ее, ждет их, ждет каждого, кто захочет увидеть.
– А завтра что будем делать? –
