Горелов умолк, дожидаясь, пока Ян нальет ему еще рюмочку. Лицо у директора порозовело, глаза блестели молодым, задорным блеском. Климов понял, что на этот раз ему повезло по-настоящему. Старик не просто осведомлен о многих таинственных событиях, происходивших в Заграйске, он, видимо, потихоньку занимался этой темой, благо должность позволяла.
– Иногда они лечили людей, причем занимались этим только мужчины, – Горелов сделал крохотный глоток, причмокнул, – помогали в таких случаях, когда наша медицина оказывалась совершенно бессильна. В шестьдесят восьмом, как сейчас помню, я познакомился с Мосийчуком Иван Палычем – умнейший был мужик, майор, почти всю войну прошел. Он в то время работал в нашем ДОСААФе начальником каким-то, не помню. В общем, уже в сорок пятом ему здорово не повезло, попал он под минометы, так что конец войны в госпитале встретил. Несколько осколков у него вытащить не смогли – они сидели в шее и за ухом, хирурги просто не брались их вырезать. Мучили они его ужасно, шея гноилась, болела… Из армии его, конечно же, комиссовали по здоровью. Он приехал домой, в Заграйск, устроился в артель к слесарям, и тут – цыган один смотрит на него, смотрит… А потом знаками так: иди сюда. Пощупал его шею, головой покачал. Как-то они там по деньгам с ним договорились, цыган ушел, а через два дня принес коробочку деревянную с какой-то ярко-красной мазью. И объяснил: два раза, мол, помазать, а потом осколки выйдут. Ну, Мосийчук, как он сам мне рассказывал, был готов уже хоть дерьмом обмазаться… И что вы думаете? На третий день шея страшно распухла, поднялась температура. Майор наш с перепугу водочки тяпнул и уснул. А наутро мать его будит – подушка вся в крови, гной там… а осколки-то прямо из шеи торчат! Там он их и выдернул, все до единого, сам. И к врачам никаким не ходил. Раны зажили почти сразу – все. А цыгане через пару дней буквально взяли да исчезли. То ходили по городку – то там, то тут их видели – и вдруг пропали.
– И майор Мосийчук, наверное, спасителя своего хорошо разглядел? – как бы в задумчивости поинтересовался Климов.
– Именно! Иван Палыч служил в артиллерии, и человеком был, скажем так, наблюдательным. Умел видеть цель, как сам он говорил. По его мнению, эти странные пришельцы могли быть родом из Индии. Они не ели мяса, вообще. Только крупы и овощи. Однажды он видел, как старый, с бородой, мужчина писал какую-то записку для своих собратьев на клочке бумаги из школьной тетрадки, и ему показалось, что писал он на санскрите. Мосийчук до войны учился на историческом, три курса успел окончить, кое-что помнил. Правда, вот одежда их… По словам Мосийчука, никогда он не встречал кожи такой тонкой выделки и кроя такого тоже не видал. Ни на что не похоже! А вот ткань – бельишко они все ж таки носили под кожаными вещами – чистейший шелк, самый натуральный. У нас тогда шелк достать было практически невозможно!..
– Вижу, чем-то зацепили вас эти самые «цыгане», – улыбнулся Ян. – Наверное, у этой истории и продолжение какое-то было?
– Я человек рациональный, так воспитан, – немного нахмурился в ответ Горелов. – В бога не верую, в нечистую силу тем более. Вот вы говорите, призраков видели… Но призраки вполне могут быть игрой света и тени, знаете ли. А я говорю о событиях вроде бы незначительных, мало кому запомнившихся, но в то же самое время трудно объяснимых с рациональной точки зрения. А история – да, имела продолжение.
Директор музея снова умолк, задумался о чем-то, пощипывая пальцами переносицу. Яну показалось, что он не столько вспоминает, сколько размышляет – молчать или не стоит? Знал он, видно, нечто такое, о чем случайному прохожему не расскажешь. Климов отвернулся к окну, стараясь скрыть свое напряжение, и, похоже, ему это удалось: старик бросил на него немного рассеянный взгляд и вдруг улыбнулся.
– Собственно говоря, все это, может быть, и всерьез-то воспринимать не стоит, – произнес он, глядя на Яна, – но Песчанка не давала мне покоя многие годы. А началось все в семидесятом, в августе… Был у нас тут один инвалид, Мирзоев – как его по имени звали, никто и не знал, наверное. Мирзоев, да и все тут. Жил он на Верхней, точнее, в самом низу уже, в домике возле Железного моста. Ни жены, ни детей у него не было: одинокий мужик, копеечная пенсия по утрате трудоспособности… Говорили, с головой у него непорядок – вроде была какая-то авария на железной дороге, сразу после войны, ну и досталось ему. Этот Мирзоев собирал по городу всякую рухлядь, что-то ремонтировал и умудрялся продать, а что-то в металлолом сдавал – тогда
