Стася опять замотала головой и разревелась:
– Я ничего не зна-а-аю…
– Да тихо ты! – нервно выдохнул Никита. – Ладно, не знаешь, так не знаешь. Тебя как зовут?
– Настя, – Стасей она была только для Дэнчика, который теперь… которого теперь…
И в это мгновение сверху раздался его голос.
– Ста-ась! – надрывно, со слезами звал Дэнчик. – Стась, ты где? Стася-а-а!
Между словами слышались рычание и стоны, а Стасе чудилось, что она различает и чавканье, и влажный треск отрываемого живого мяса. Она зажала уши руками и юлой завертелась на месте. Точно так же она кружилась от боли и обиды много лет назад, в детском саду, когда новый мальчик Дэнчик, то есть тогда еще Дениска, изо всех сил дернул ее за соломенный шнурок косички…
Стася налетела на что-то, с грохотом опрокинула, и Никита, глядя на гнутые ножки завалившейся набок тумбочки, нахмурился. Потом откинул ногой тяжелый край ковра и увидел дверцу в подпол. На секунду обрадовался – вот где можно спрятать пока девчонку, – даже успел дернуть за кольцо, приподнять дверцу, но тут же вспомнил про ползающего там, в темноте, обглоданного Бероева. Конечно, проще и, наверное, безопаснее всего было бы выпустить пришелицу из нормального мира на улицу – но ведь убежит, дурища бестолковая, исчезнет, так ничего и не рассказав. Он сам точно убежал бы. Никита растерянно взглянул на Стасю – и заметил у нее за спиной дверь подлестничной кладовки.
Бормоча что-то неопределенно-успокаивающее, Никита затолкал ревущую Стасю в кладовку, как перепуганную кошку в переноску, повернул ручку и бросился вверх по лестнице.
Он запнулся о коврик и головой вперед, теряя равновесие, влетел в комнатушку с косым потолком. Сначала заметил звезды на потолке – флуоресцентные наклейки, которые днем копят свет, а ночью горят призрачными огоньками. И только потом увидел бьющиеся на полу бесформенные кожистые туши. Под ними растекалось алое пятно, на стенах тоже обильно густела кровь, даже на потолок попали яркие брызги. И из-под чавкающих, чмокающих туш тянулась к Никите объеденная рука, на которой уцелело несколько крупных, коротковатых пальцев. Эта рука еще шевелилась, и розовел заусенец у ногтя на указательном.
Никита закричал, размахнулся топором – и тут сзади на него прыгнула Светка Бероева. Он никогда бы не подумал, что в ее тонком и длинном теле столько силы. Светка оплела Никиту собой, как плющ оплетает дерево, и повалила на пол. Каким-то чудом он высвободил руку, ту самую, в которой был зажат топор, но не смог ударить – женщину, соседку, с которой стоял в медлительной очереди к магазинчику и обсуждал погоду… Светка завизжала и укусила его за щеку. Никита безуспешно попытался отцепить ее от себя, и они вместе выкатились из комнаты. Она била его острыми коленками в живот и кричала так истошно, что пена выступила в уголках узких ярких губ, а Никита твердил одно и то же:
– Это не твои дети, это не твои дети…
Наконец ему удалось прижать Светку к полу, но она уже перевалилась через верхнюю ступеньку лестницы. Дернула Никиту на себя – и они ухнули вниз, считая ступеньки телами друг друга.
Все происходящее затуманилось, утратило на пару мгновений свою жизненную важность, захотелось спать… Когда Никита пришел в себя, Светка стояла над ним, торжествующе подняв топор. Лезвие со звоном впилось в паркет, обжигающая боль прострелила руку до самого плеча. Никита с ужасом глянул на руку, ожидая увидеть кровавую культю, но все вроде было на месте, а вот топор застрял в прочном, дорогом паркете. Светка отчаянно пыталась его выдернуть, а Никита рывком вскочил и схватил Светку сзади за шею. Все-таки легкая была Светка, сухая, как кузнечик. Он без труда поднял ее над полом, а она сучила ногами, пытаясь его пнуть, и продолжала цепко держаться за топор. Никита вдруг дико обрадовался: вот сейчас все и закончится, он задушит Светку, и все всё узнают, и Вьюрки избавятся хотя бы от одного морока…
Топор с громким хрустом выскочил из паркета. Светка извернулась, свистнуло лезвие, Никита поспешно отпустил ее, попятился и снова наткнулся на что-то ногой. Это была та самая дверца в подпол, которую он чуть ранее успел приподнять. От резкого толчка она открылась полностью, из квадратного провала потянуло гнилым холодом. Никита посмотрел на Светку. Худенькая, встрепанная, со съехавшими на кончик носа золотистыми очками, она существовала как будто отдельно от слепо рубящего воздух топора. Когда Никита впервые увидел ее много лет назад, она ему даже приглянулась. И на общем собрании с шашлыками по случаю 30-летия СНТ «Вьюрки» – была там Светка, врала она, что никто с ней не водится и никуда не зовет, на жалость давила, умела она давить на жалость: молодая мать, деточки, хлопоты; на тех шашлыках он даже пытался сделать ей интимное предложение, но слишком много, по обыкновению, выпил и ничего членораздельного сказать так и не сумел. И Светка тогда не дала ему по морде, как это регулярно проделывали другие приглянувшиеся, а просто посмеялась и исчезла куда-то в рыжеватом от всполохов костра полумраке.
И Никита, задыхаясь от ясного ужаса, принесенного когда-то во Вьюрки ледяным вселенским сквозняком, окончательно осознал, что варианта всего два – или Светка убьет его, или он Светку. Только он не сможет этого сделать, не сможет жить с мертвой Светкой в голове. Помнить ее птичье личико, ее долгие ноги и тоненькие очки…
Светка бросилась вперед, взмахнула топором – неумело и страшно. Боль полоснула по ноге, на штанине разъехалась окровавленная прореха. Никита шарахнулся в сторону – и Светка оказалась на краю провала. На самом краю, пятки ее уже висели в пустоте.
Глаза Светки стали осмысленными. В них были все та же ярость, готовность убить, разорвать, скормить деточкам – и разумный, человеческий страх.
– Свет, это не твои дети… – Никита протянул ей руку.
Конечно, она знала, что это не ее дети. Но ничего, кроме них, в ее жизни не было, это было ее главное, итоговое достижение. Детьми она зацепилась за солидного человека Бероева, дождавшегося наконец наследников, за хорошую жизнь. Теперь не было Бероева, не было жизни, но Света не могла остаться в пустоте, потерять все, она цеплялась за то, что дали ей взамен, и мозг ее отчаянным, шизофреническим усилием заместил тех детей этими. Она заботилась, ночей не спала, выкармливала, а теперь чужак, вломившийся в их дом, требовал от нее невозможного…
Топор стесал кожу с мясом на предплечье Никиты, он еле успел отдернуть руку. От этого движения Светка почти потеряла равновесие и качалась туда-сюда, хватая воздух ртом, вцепившись в топор, как
