– Хорошо, дядя Джулиан, я найду тебе коробку.
– Сложу бумаги в коробку, поставлю коробку в своей комнате, и этот проходимец их не тронет. Констанция, он проходимец!
– Ну что ты, дядя. Чарльз хороший, добрый человек.
– Он бесчестен. И отец его был бесчестен. Оба мои брата были бесчестны. И не разрешай ему брать мои бумаги, я не позволю рыться в моих бумагах, я не потерплю, чтоб он совал сюда свой нос. Так ему и передай. Он выродок, незаконнорожденный ублюдок.
– Дядя Джулиан!
– В переносном смысле, разумеется. Оба моих брата женились на сильных женщинах; но так уж повелось у мужчин говорить о неприятных людях – для красного словца… Прости, что оскорбил твой слух, дорогая.
Констанция молча подошла к двери в подпол, лестница за дверью вела к бесчисленным банкам и баночкам. Констанция тихонько спускалась по лестнице; шаги Чарльза доносились сверху, шага Констанции – снизу.
– Вильгельм Оранский был незаконнорожденным, – пробормотал дядя Джулиан и, схватив обрывок бумаги, записал эту мысль. Констанция вернулась из подпола с коробкой для дяди Джулиана.
– Вот тебе чистая коробка.
– Зачем?
– Сложить бумаги.
– Этот молодой человек не смеет трогать мои бумаги. Констанция, я не потерплю, чтоб он трогал мои бумаги.
– Это я во всем виновата, – Констанция повернулась ко мне. – Надо было положить дядю в больницу.
– Констанция, дорогая, я переложу бумаги в коробку, дай-ка мне ее, будь любезна.
– Но ему здесь хорошо, – сказала я.
– Все надо было сделать иначе.
– Бессердечно отдавать его в больницу.
– Придется, если я… – Констанция вдруг осеклась и отвернулась к раковине с картошкой. – Добавить грецких орехов в яблочное пюре?
Я застыла. Я вслушивалась в недосказанное. Время иссякает, оно тисками сдавило дом, оно губит меня… Пора разбить зеркало в прихожей. Шаги Чарльза слышны на лестнице – в прихожей – на кухне.
– О, я вижу, все в сборе, – произнес он. – Что на ужин?
Вечером Констанция играла в гостиной; длинная тень от арфы плавно изгибалась на мамином портрете, звуки лепестками осыпались со струн. Она играла «По морю на небеса», «Беги, река моя, беги», «Я видел женщину» – все, что когда-то играла мама, но никогда мамины пальцы не перебирали струн так легко, так согласно с мелодией. Дядя Джулиан старался не заснуть, то слушал, то задремывал; Чарльз не осмелился задрать ноги на диванную спинку, но он все время ерзал, а табачный дым клубился вокруг свадебного пирога на потолке.
– Нежнейшее туше, – произнес дядя Джулиан. – Все женщины в семье Блеквудов – прирожденные музыкантши.
Чарльз поднялся и выбил трубку о каминную решетку.
– Как мило. – Он взял в руки фигурку из дрезденского фарфора. Констанция перестала играть, и он обратился к ней: – Ценная вещь?
– Нет. Но мама их очень любила.
Дядя Джулиан сказал:
– Больше всего мне нравятся «Шотландские колокольчики». Констанция, дорогая, сыграй…
– Хватит на сегодня, – оборвал его Чарльз. – Нам с Констанцией надо поговорить, дядя. Пора обсудить дальнейшую жизнь.
7
Четверг – день моего наивысшего могущества. Его-то я и выбрала, чтобы покончить с Чарльзом раз и навсегда. Поутру Констанция замесила тесто на пряное печенье – решила испечь к ужину; конечно, зря она эту возню затеяла: четверг-то оказался последним днем, только мы этого не знали заранее. Даже дядя Джулиан не подозревал; в то утро Констанция вывезла его на кухню, окутанную ароматами корицы и мускатного ореха, – ему было лучше, и он снова принялся запихивать бумаги в коробку. Чарльз взял молоток, нашел гвозди и доску и теперь нещадно колотил по крыльцу; из окошка я увидела, что бьет он неумело, и обрадовалась: пускай-ка саданет себе молотком по пальцу. Убедившись, что все при деле, я украдкой – чтобы не услышала Констанция – пробралась наверх, в папину комнату. Первым делом надо остановить папины часы, которые завел Чарльз. Он чинит крыльцо – значит, часы наверняка не надел, да и цепочка из его кармана с утра не свисала; часы, цепочка и перстень с печаткой обнаружились на папином комоде, там же валялся кисет и четыре коробка спичек. Спички мне вообще трогать запрещено, но уж эти – Чарльзовы – я и подавно не трону. Я поднесла часы к уху: послушать, как тикают; на прежнее место стрелки не вернуть, часы идут уже двое или трое суток, но я крутила и крутила стрелки назад, покуда не услышала жалобный хруст – часы встали. Уверившись, что Чарльзу их не завести, я бережно положила часы на прежнее место; по крайней мере одна вещь в доме освобождена от чар, панцирь Чарльза дал трещину. С цепочкой все в порядке – ломать не надо, и так сломана; а перстней я не люблю. Чарльз заколдовал все в доме – не выветришь; но если изменить, переиначить сперва папину комнату, потом кухню, гостиную, кабинет и, наконец, сад – Чарльз заплутает, растеряется, не узнает ничего вокруг, он решит, что это другой – не наш – дом, и уедет. Сейчас я расколдую папину комнату – быстро и бесшумно.
Еще ночью, в темноте, я принесла из леса в большой корзине коры, сучьев, листьев, а еще битого стекла и железок с опушки. Иона проводил меня до леса и обратно, его забавляло, что все спят, а мы бродим. Теперь, чтобы расколдовать папину комнату, я сняла со стола книги, а с кровати одеяла; вместо них набросала осколков, железок, коры, палок и листьев. Забрать папины вещи к себе в комнату нельзя; я прокралась на чердак, где лежат их вещи, и сложила все там. На кровать Чарльза я вылила целый кувшин воды – не спать ему там больше! Зеркало над комодом уже разбито – в нем Чарльз себя не увидит. Он не найдет ни книг, ни вещей, он заплутает среди листьев и веток. Я сорвала занавески и оставила их на полу, теперь уж он волей-неволей выглянет из окна: на аллею и шоссе, что уводит далеко-далеко.
Я удовлетворенно оглядела комнату. Вряд ли такой разгром придется по душе демону-призраку. Я уже лежала на своей кровати и играла с Ионой, когда в саду заорал Чарльз:
– Это уж чересчур! – орал он. – Слышишь, чересчур!
– Что на сей раз? – Констанция подошла к кухонной двери; из глубины кухни дядя Джулиан сказал:
– Вели этому молодчику – пусть заткнется!
Я тут же выглянула: прибить гвоздь Чарльзу оказалось не по силам – молоток и доска на земле, а ступенька по-прежнему сломана; Чарльз шел от протоки и что-то нес; интересно, что?
– Ты представляешь! Я просто глазам своим не поверил! – Он подошел совсем близко, но продолжал орать. – Ты взгляни, Конни, ты только взгляни!
– Это Маркисино, – сказала Констанция.
– С какой стати Маркисино? Это же деньги!
– Да я помню, помню, – сказала Констанция. – Серебряные монеты. Я даже помню, когда она их закопала.
– Но здесь долларов двадцать или даже тридцать! Возмутительно!
– Она обожает закапывать.
Чарльз все орал и яростно размахивал
